Для возникновения человеческой реальности в качестве реальности «признанной» нужно, чтобы в живых остались оба противника. Но это возможно только при том условии, что в борьбе они поведут себя по-разному. В самой борьбе и посредством борьбы , посредством нередуцируемых, то бишь «невыводимых» и непредсказуемых, актов свободы они учреждают свое неравенство. Один из них, вовсе не будучи к тому каким-либо образом «предрасположенным», испугается другого, уступит ему, откажется от риска пожертвовать жизнью ради удовлетворения своего желания быть «признанным». И ему придется забыть об этом своем желании и удовлетворить желание другого: ему придется «признать» его, а самому остаться «непризнанным». Так вот, такое признание означает признание другого своим Господином, а также признание и объявление себя Рабом Господина.
Иначе говоря, человек никогда не появляется на свет просто человеком. Он всегда — неминуемо и по сути — либо Господин, либо Раб. Если человеческая реальность образуется только как реальность общественная, то сообщество будет человеческим обществом, во всяком случае в своих истоках, только при том условии, что в нем будут Господа и Рабы, существования «самостоятельные» и «зависимые». Вот почему говорить о происхождении самосознания — значит обязательно вести речь о «самостоятельности и несамостоятельности Самосознания, о Господстве и Рабстве». Теперь мы можем вспомнить Лизавету. Самостоятельная старуха Алена Ивановна. Лизавета не обладает самостоятельностью. Она живет при старухе-процентщице. Сонечка, даже пойдя на панель, не перестает быть зависимой. Она как-то зависит от семьи- думает об участи сестер, жалеет отца.
Если человеческое бытие учреждается не иначе как в борьбе и посредством борьбы, которая приводит к установлению отношений Господина и Раба, то его дальнейшие становление и раскрытие также обусловлены этим фундаментальным общественным отношением. И если человек есть не что иное, как собственное становление, если его человеческое бытие в пространстве есть его бытие во времени или в качестве времени, если раскрываемая человеческая реальность есть не что иное, как всеобщая история, то история эта может быть только историей взаимоотношений Господства и Рабства: историческая «диалектика» — это «диалектика» Господина и Раба. Но если противоположность «тезиса» и «антитезиса» имеет какой-то смысл только в рамках примиряющего «синтеза», если у истории в точном смысле слова обязательно должен быть конец, если становящийся человек в конце концов должен стать состоявшимся человеком, если Желание должно привести к удовлетворению, если человеческая наука должна обрести достоинство окончательной и всеобщей истины, то взаимоотношения Господина и Раба должны окончиться их «диалектическим снятием».
Кроме того, опыт той самой борьбы, которая сделала его Рабом, готовит его к этому акту само-отмены, отрицания себя, своего наличного «я», каковое есть «я» Раба. Конечно, на первых порах Раб, слившийся со своим «я» (наличным, рабским), не несет в себе этой «негативности». Он видит ее лишь в Господине, который, рискуя жизнью в борьбе за признание, осуществил чистую «негативность». Но на деле оно имеет эту истину чистой негативности и для-себя-бытия в себе самом, ибо оно эту сущность испытало на себе. А именно, это сознание испытывало страх не по тому или иному поводу, не в тот или иной момент, но за bee свое [собственное] существо, ибо оно ощущало страх смерти, абсолютного господина. Оно внутренне растворилось в этом страхе, оно все затрепетало внутри себя самого, и все незыблемое в нем содрогнулось. Но это чистое общее движение [диалектическое], превращение всякого устойчивого существования в абсолютную текучесть, есть простая сущность самосознания, абсолютная негативность, чистое для-себя-бытие, которое таким образом присуще этому сознанию. [Господин закоснел в своем Господстве. Он не может превзойти себя, измениться, развиться. Он должен победить — и стать Господином; или сохранить свое господство, или умереть. Его можно убить, но его нельзя пере-делать, образовать, воспитать. Рискуя жизнью, он стал Господином. Следовательно, для него Господство — это высшая ценность, которую он не в состоянии превзойти. Напротив, Раб не хотел быть Рабом. Он стал им, потому что не захотел рисковать своей жизнью ради того, чтобы быть Господином. В смертной тоске он, не отдавая себе в том отчета, понял, что любое наличное, определенное и устойчивое положение — пусть даже положение Господина — не исчерпывает собой человеческих возможностей. Он «понял», что наличные условия мало что значат. Он не хочет ограничивать себя принадлежностью к господскому сословию и еще менее — положением Раба. В нем больше нет ничего незыблемого. Он открыт переменам
В финале мы видим, что Раскольников открыт переменам и постепенно открывается людям.