"Было уже без пяти минут три, когда я вернулся в класс. Учитель, как будто не замечая ни моего отсутствия, ни моего присутствия, объяснял Володе следующий урок. Когда он, окончив свои толкования, начал складывать тетради и Володя вышел в другую комнату, чтобы принести билетик, мне пришла отрадная мысль, что все кончено и про меня забудут.
  Но вдруг учитель с злодейской полуулыбкой обратился ко мне.
  -- Надеюсь, вы выучили свой урок-с, -- сказал он, потирая руки.
  -- Выучил-с, -- отвечал я.
  -- Потрудитесь мне сказать что-нибудь о крестовом походе Людовика Святого, -- сказал он, покачиваясь на стуле и задумчиво глядя себе под ноги. -- Сначала вы мне скажете о причинах, побудивших короля французского взять крест, -- сказал он, поднимая брови и указывая пальцем на чернильницу, -- потом объясните мне общие характеристические черты этого похода, -- прибавил он, делая всей кистью движение такое, как будто хотел поймать что-нибудь, -- и наконец влияние этого похода на европейские государства вообще, -- сказал он, ударяя тетрадями по левой стороне стола, -- и на французское королевство в особенности, -- заключил он, ударяя по правой стороне стола и склоняя голову направо.
  Я проглотил несколько раз слюни, прокашлялся, склонил голову набок и молчал. Потом, взял перо, лежавшее на столе, начал обрывать его и все молчал.
  -- Позвольте перышко, -- сказал мне учитель, протягивая руку. -- Оно пригодится. Ну-с.
  -- Людо... кар... Лудовик Святой был... был... был... добрый и умный царь...
  -- Кто-с?
  -- Царь. Он вздумал пойти в Иерусалим и передал бразды правления своей матери.
  -- Как ее звали-с?
  -- Б...б...ланка.
  -- Как-с? буланка?
  Я усмехнулся как-то криво и неловко.
  -- Ну-с, не знаете ли еще чего-нибудь? -- сказал он с усмешкой.
  Мне нечего было терять, я прокашлялся и начал врать все, что только мне приходило в голову. Учитель молчал, сметая со стола пыль перышком, которое он У меня отнял, пристально смотрел мимо моего уха и приговаривал: "Хорошо-с, очень хорошо-с". Я чувствовал, что ничего не знаю, выражаюсь совсем не так, как следует, и мне страшно больно было видеть, что учитель не останавливает и не поправляет меня.
  -- Зачем же он вздумал идти в Иерусалим? -- сказал он, повторяя мои слова.
  -- Затем... потому... оттого, затем что...
  Я решительно замялся, не сказал ни слова больше и чувствовал, что ежели этот злодей-учитель хоть год целый будет молчать и вопросительно смотреть на меня, я все-таки не в состоянии буду произнести более ни одного звука. Учитель минуты три смотрел на меня, потом вдруг проявил в своем лице выражение глубокой печали и чувствительным голосом сказал Володе, который в это время вошел в комнату.
  -- Позвольте мне тетрадку: проставить баллы.
  Володя подал ему тетрадь и осторожно положил билетик подле нее.
  Учитель развернул тетрадь и, бережно обмакнув перо, красивым почерком написал Володе пять в графе успехов и поведения. Потом, остановив перо над графою, в которой означались мои баллы, он посмотрел на меня, стряхнул чернила и задумался.
  Вдруг рука его сделала чуть заметное движение, и в графе появилась красиво начерченная единица и точка; другое движение -- и в графе поведения другая единица и точка.
  Бережно сложив тетрадь баллов, учитель встал и подошел к двери, как будто не замечая моего взгляда, в котором выражались отчаяние, мольба и упрек.
  -- Михаил Ларионыч! -- сказал я.
  -- Нет, -- отвечал он, понимая уже, что я хотел сказать ему, -- так нельзя учиться. Я не хочу даром денег брать.
  Учитель надел калоши, камлотовую шинель, с большим тщанием повязался шарфом. Как будто можно было о чем-нибудь заботиться после того, что случилось со мной? Для него движение пера, а для меня величайшее несчастие.
  -- Класс кончен? -- спросил St.-Jérôme, входя в комнату.
  -- Да.
  -- Учитель доволен вами?
  -- Да, -- сказал Володя.
  -- Сколько вы получили?
  -- Пять.
  -- A Nikolas?
  Я молчал".
(Л.Толстой. Отрочество)

   Учение началось с того, что Николай Спиридонович, проводив с поклонами Павла Егоровича до дверей класса, посадил обоих новых учеников на самую первую скамью, т. е. в приготовительный класс, положил перед каждым из них по тоненькой книжечке под заглавием "Неон Алфавитарион", т. е. "Новая азбука", и сказал:
   -- Завтра нада приносити за каздая книзка 20 копейк. Сказите это васа папаса. А типер вазмите книзка и уцыте: альфа, вита, гамма, дельта, эпсилон...
   Преподав такое наставление, Николай Спиридонович заложил руки в карманы панталон и медленно отправился в свою жилую половину, которая отделялась от класса одной только дверью. По дороге он заметил, что два ученика третьего класса -- Ликиардопулос и Пиратис -- не смотрели в книжку, а о чем-то оживленно спорили между собою, и тотчас же принял меры. Взяв каждого ученика за чуб, он несколько раз стукнул их головы висками друг о друга и, выбранившись на греческом диалекте, пошел далее.
(Ал. Чехов."В греческой школе")