Формы речи
Диалог, монолог, внутренняя речь, реплика - поясните эти термины, как вы их понимаете, в каких ситуациях встречали.
Внутренний монолог
Внутренний монолог относится к формам речи, является одним из выражений внутреннего конфликта и способом, помогающим оживить картину; он помогает автору вспомнить прошлое. Благодаря внутреннему монологу вспоминаются многие детали. Если речь идет о детстве, то через ощущения выстраивается дискурс, через него в памяти появляются детали, уже давно забытые. Внутренний монолог, таким образом, становится основным художественным приемом для создания «ощутимой реальности» в тех случаях, когда события произошли уже давно, и зрительные, слуховые детали практически полностью утрачены.
Рассмотрим первую главу повести «Детство» Л.Н.Толстого «Учитель Карл Иванович». Через внутренний монолог Толстой вспоминает детали, вызывающие особенное отвращение: халат, кисточку, сапоги домашнего учителя». Первое слово дороже второго – первые ощущения самые точные. Дальнейшая рефлексия о «милом добром» учителе опять сменяется на неприятие: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и, Бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки».
Досада явственно вырисовывается и превращается в идею, выливается в действие – Толстой основывает в Ясной Поляне школу, где не берет таких учителей как Карл Иванович, не любящих ни предмет, ни детей. Там никто не мучается от несвободы, наказаний – не важно, справедливы ли они были у Карла Ивановича, там с любого урока можно было просто уйти, если становилось скучно.
Саморефлексия помогает воспроизвести мысли и события через внутренние монологи. Вспоминая ощущения, автор придает себе прошлому мысли себя настоящего.
«Я не мог прийти в себя от мысли, что вместо ожидаемого рисунка при всех прочтут мои никуда не годные стихи и слова: как родную мать, которые ясно докажут, что я никогда не любил и забыл ее. Как передать мои страдания в то время, когда бабушка начала читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала бумагу папа и попросила его прочесть ей все сначала? Мне казалось, что она это сделала потому, что ей надоело читать такие дурные и криво написанные стихи, и для того, чтобы папа мог сам прочесть последний стих, столь явно доказывающий мою бесчувственность. Я ожидал того, что он щелкнет меня по носу этими стихами и скажет: «Дрянной мальчишка, не забывай мать... вот тебе за это!» — но ничего такого не случилось; напротив, когда все было прочтено, бабушка сказала: «Charmant», и поцеловала меня в лоб». (Л.Толстой. Детство)
Этот внутренний монолог – согласие рассказчика ребенка и рассказчика взрослого, Лев Толстой действительно в дальнейшей жизни никогда не грешил художественной правдой в угоду ритму или рифме.
В главе «Ивины» Николенька восхищается и безмерно любит Сергея Ивина, он обожествляет его, делает его своим идеалом и примером для подражания: «Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем». Хотя Сергей больше любил общаться с Володей, Николенька слепо уважал его: «всем готов был для него пожертвовать». Николенька тихо любит своего приятеля, пытаясь стать таким, как его идеал. «У него была дурная привычка» - тогда маленький Коля не замечал в ней ничего плохого, он, наоборот, делал также: «останавливал глаза на одной точке и беспрестанно мигал». Взрослый рассказчик видел недостатки Сережи Ивина, он акцентирует внимание, что привычка плохая, но не осуждает себя маленького – все совершают ошибки и учатся впоследствии на них, так маленький Коля вскоре разочаровался в своем идеале. Высокомерие Сергея иногда грузило и раздражало Николеньку, но он все же продолжал его любить: «Не могу передать, как поразил и пленил меня этот геройский поступок».
Николенька старался подражать взрослым, поэтому скрывал свою привязанность к Сергею – взрослому Коле кажется это забавным. Рассказчик осуждает себя за неосмотрительность, за предвзятое отношение к Иленьке Грап, тихому и доброму мальчику: «он мне казался таким презренным существом». Жестокая шутка, казавшаяся маленькому Коле забавной и вовсе не обидной, является предметом осуждения рассказчика. Тогда маленький Коля не подошел и не помог, «не защитил и не утешил его». Мы видим, что взрослый Коля осуждает себя маленького за слепую любовь к жестокому человеку: «Они произвели единственные темные пятна на страницах моих детских воспоминаний».
Во внутреннем монологе взрослый Николенька Иртемьев ругает Николеньку-Иртемьева ребенка: «Я решительно не могу объяснить себе жестокости своего поступка. Как я не подошел к нему, не защитил и не утешил его? Куда девалось чувство сострадания, заставлявшее меня, бывало, плакать навзрыд при виде выброшенного из гнезда галчонка или щенка, которого несут, чтобы кинуть за забор, или курицы, которую несет поваренок для супа?» Внутренний монолог взрослого Николеньки Иртемьева перерастает в убеждение, что любовь может сыграть с человеком злую шутку, и потому у его героя-резонера Платона Каратаева не «Совет да любовь», а только «в совете жить», а погубленная Любовью Анна Каренина бросается под поезд.
Как вид внутреннего монолога обозначим разговор с собой в присутствии слушателя, мнение которого на этот монолог никак не повлияет. Поток речи Платона Каратаева. «…Как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал». Он тут же забывал свою речь и вряд ли сознавал, что говорит. «Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова».
В шестнадцатой главе в третьем томе «Войны и мира» Берг лжет, он говорит не своими словами, а речами своего генерала, Толстой осуждает Берга, что тот говорит не так, как сам думает. Берг покупает принадлежности для Веры, безделушки, в это время требуется разгружать подводы, захламленные бессмысленными подарками, дабы оставить их для раненых. И только Наташа смогла добиться правды, смогла помочь людям. Не закричав бы на мать и отца: «Это гадость! Это мерзость!», никто бы не тронулся с места на помощь раненым. Сам на войне Толстой встретился с ложью, где начальство говорит свою правду солдатам, и они более не видят истины, они слепо верят верхушке и повинуются их словам, мнениям, потому что мало что проговаривают внутри себя. Таким образом реализм – это нравственная честность прежде всего с самим собой, она проявляется во внутренним монологе как проверка внешнего внутренним.
Внутренний монолог является незаменяемым приемом, способным вернуться в прошлое и узнать истоки принципов человека. Внутренний монолог заставляет думать и вспоминать не только автора, но и читателя.
Неясность внутренней речи Раскольникова имеет другую природу: Достоевский создает видимость оборванных фраз, разрозненных ассоциаций. Его герой вроде бы как бредит, но можно по этим ассоциациям воссоздать строгий строй мыслей – золотодобыча? Да это же Катерина Ивановна черпает из сонечкиного золотого сердца пищу для своей гордыни.
В произведении Хемингуэя «Старик и море» три образа повествователя: один из них – рассказчик, его суждения касаются детальных подробностей, порой он доходит до занудства; второй – профессиональный рыбак, задача которого несмотря ни на что доставить рыбу до берега; третий – образ эмоционального рыбака, человека, которого одолевают чувства, не разум.
Нас интересуют образы стариков-рыбаков и их внутренние монологи. На самом деле, оба образа – это две крайности одного человека, старика, две стороны, которые борются друг с другом на протяжении всего плавания. Неудача и неулов расстраивают старика, преданного эмоциям и чувствам, его неуспех, длящийся месяцами, угнетает рыбака: «Я рыбачил в глубинных местах целую неделю и ничего не поймал», однако в этот восемьдесят пятый раз – юбилейную дату – он все также верит в благосклонность моря и его обитателей. Отсутствие улова, следовательно и денежных средств, не убивают профессионального рыбака, который понимает, что живет ради рыбалки и его призвание – долгие часы нахождение в открытом море: «Конечно, хорошо, когда человеку везет. Но я предпочитаю быть точным в моем деле. А когда счастье придет, я буду к нему готов». Этот человек – профессионал своего дела: «…его лески. У него они всегда уходили в воду прямее, чем у других рыбаков, и рыбу на разных глубинах ожидала в темноте приманка на том самом месте, которое он для нее определил», но и, как любое другое живое разумное существо, его одолевают чувства.
Рассуждения «рыбака-профессионала» лаконичны, кратки и сухи, в них нет чувств, для старика они служат толчком к действиям, к чистой голове, занятой лишь своим делом – процессом рыбалки: «Почуяла добычу. Не просто кружит», «Крупная золотая макрель». Мысли же эмоционального рыбака схожи с мыслями мечтателя-романтика, «этот рыбак» всячески отдается воспоминаниям и явно отвлекается от дела. Но нельзя сказать, что один из стариков лишний, это будет ложью: каждый из них помогает рыбаку. Да, «рыбак-профессионал» держит старика начеку, с трезвым умом, но «рыбак-мечтатель» помогает забыть боль, усталость и голод, он заменяет старику собеседника, ведь в море рядом с ним нет никого, одинокий старик среди открытого океана может довольствоваться лишь внутренней беседой, он позволяет старику на минуту окунуться в воспоминания, уйти от реальности и погрузиться в размышления, что служит для него некой перезагрузкой, выйти из которой помогает «рыбак-профессионал»: «Если бы кто-нибудь послушал, как я разговариваю сам с собой, он решил бы, что я спятил». Они подобны двум «спутникам» каждого человека на пути, где один вечно сомневается, а другой идет вперед, несмотря на преграды.
Внутренний монолог старика иногда находит компромисс, то есть две его стороны согласны: «Ешь, рыба. Ешь. Ну, ешь же, пожалуйста», «Поворотись еще разок. Понюхай…Не стесняйся, рыба. Ешь, прошу тебя». И «рыбак-профессионал», и «рыбак-мечтатель» соглашаются друг с другом, что был бы рядом его мальчик – была бы и помощь и поддержка, были бы отрада для души и необходимые руки и мысли еще одного рыбака: «Жаль, что со мной нет мальчика», «Эх, был бы со мной мальчик», эта фраза постоянно повторяется, мысль о мальчике-помощнике преследует старика в течение всего его путешествия, он не отказывается от нее ни на секунду, но «рыбак-профессионал» не оставляет старика под властью чувств надолго, он принуждает рыбака оказаться вновь здесь, в лодке, где его дальнейшая судьба зависит только от него самого: «Но мальчика с тобой нет», «Ты можешь рассчитывать только на себя». Но и конфликт являются частой составляющей внутреннего монолога старика, именно конфликт служит дальнейшему исходу событий, резкому изменению в повествовании, и здесь уже зависит, кто именно одержит победу «рыбак-профессионал» или «рыбак-мечтатель».
«Рыбак-профессионал» и «рыбак -мечтатель» подобны взрослому и ребенку, где младший всегда задает тысячу вопросов, на что старший вынужден отвечать: «Почему львы – это самое лучшее, что у меня осталось», тогда взрослый отвечает: «Не надо думать, старик, отдохни тихонько, прислонясь к доскам, и ни о чем не думай».
«Старик и море» относится к числу произведений реализма: мы видим развитие героя, его изменения через другие образы, с помощью образов стариков, герой раскрывается как личность.
Итак, три рассказчика ведут повествование о поимке огромной рыбы: 1.автор-рассказчик, 2. персонаж, чья внутренняя речь – речь профессионала-рыбака, 3 внутренний голос, эмоциональный, расслабляющий, тот, с кем спорит второй голос.
Задание 1. Прочитайте рассказ «Старик и море» Хемингуэя. Выпишите внутренние монологи, классифицируя их по голосам 2 и 3. Будут ли к ним относиться разговоры с рыбой? Как вы думаете?
Образец:
Я рыбачил в глубинных местах целую неделю и ничего не поймал, – подумал старик. –
Сегодня я попытаю счастья там, где ходят стаи бонито и альбакоре. Вдруг там плавает и большая рыба?»(2)
«Хотел бы я, чтобы она заснула, тогда и я смогу заснуть и увидеть во сне львов, – подумал он. – Почему львы – это самое лучшее, что у меня осталось?» (3)
– Не надо думать, старик, – сказал он себе. – Отдыхай тихонько, прислонясь к доскам, и ни о чем не думай. Она сейчас трудится. Ты же пока трудись как можно меньше (2).
Верно ли, что благодаря внутренним монологам рассказчиком может стать персонаж?
Задание 2. Охарактеризуйте внутренние монологи-реплики Чичикова. Как Гоголь играет антитезой мертвое-живое? Что придает живости мертвецам?
Смотря долго на имена их, он умилился духом и, вздохнувши, произнес: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?» И глаза его невольно остановились на одной фамилии, это был известный Петр Савельев Неуважай-корыто, принадлежавший когда-то помещице Коробочке. Он опять не утерпел, чтоб не сказать: «Эх какой длинный, во всю строку разъехался! Мастер ли ты был или просто мужик, и какою смертью тебя прибрало? в кабаке ли или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз? Пробка Степан, плотник, трезвости примерной. А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушеной рыбы, а в мошне, чай, притаскивал всякой раз домой целковиков по сту, а может, и государственную зашивал в холстяные штаны или затыкал в сапог, — где тебя прибрало? Взмостился ли ты для большого прибытку под церковный купол, а может быть, и на крест потащился и, поскользнувшись оттуда с перекладины, шлепнулся оземь, и только какой-нибудь стоявший возле тебя дядя Михей, почесав рукою в затылке, примолвил: «Эх, Ваня, угораздило тебя!», а сам, подвязавшись веревкой, полез на твое место».
Рассмотрим первую главу повести «Детство» Л.Н.Толстого «Учитель Карл Иванович». Через внутренний монолог Толстой вспоминает детали, вызывающие особенное отвращение: халат, кисточку, сапоги домашнего учителя». Первое слово дороже второго – первые ощущения самые точные. Дальнейшая рефлексия о «милом добром» учителе опять сменяется на неприятие: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и, Бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки».
Досада явственно вырисовывается и превращается в идею, выливается в действие – Толстой основывает в Ясной Поляне школу, где не берет таких учителей как Карл Иванович, не любящих ни предмет, ни детей. Там никто не мучается от несвободы, наказаний – не важно, справедливы ли они были у Карла Ивановича, там с любого урока можно было просто уйти, если становилось скучно.
Саморефлексия помогает воспроизвести мысли и события через внутренние монологи. Вспоминая ощущения, автор придает себе прошлому мысли себя настоящего.
«Я не мог прийти в себя от мысли, что вместо ожидаемого рисунка при всех прочтут мои никуда не годные стихи и слова: как родную мать, которые ясно докажут, что я никогда не любил и забыл ее. Как передать мои страдания в то время, когда бабушка начала читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала бумагу папа и попросила его прочесть ей все сначала? Мне казалось, что она это сделала потому, что ей надоело читать такие дурные и криво написанные стихи, и для того, чтобы папа мог сам прочесть последний стих, столь явно доказывающий мою бесчувственность. Я ожидал того, что он щелкнет меня по носу этими стихами и скажет: «Дрянной мальчишка, не забывай мать... вот тебе за это!» — но ничего такого не случилось; напротив, когда все было прочтено, бабушка сказала: «Charmant», и поцеловала меня в лоб». (Л.Толстой. Детство)
Этот внутренний монолог – согласие рассказчика ребенка и рассказчика взрослого, Лев Толстой действительно в дальнейшей жизни никогда не грешил художественной правдой в угоду ритму или рифме.
В главе «Ивины» Николенька восхищается и безмерно любит Сергея Ивина, он обожествляет его, делает его своим идеалом и примером для подражания: «Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем». Хотя Сергей больше любил общаться с Володей, Николенька слепо уважал его: «всем готов был для него пожертвовать». Николенька тихо любит своего приятеля, пытаясь стать таким, как его идеал. «У него была дурная привычка» - тогда маленький Коля не замечал в ней ничего плохого, он, наоборот, делал также: «останавливал глаза на одной точке и беспрестанно мигал». Взрослый рассказчик видел недостатки Сережи Ивина, он акцентирует внимание, что привычка плохая, но не осуждает себя маленького – все совершают ошибки и учатся впоследствии на них, так маленький Коля вскоре разочаровался в своем идеале. Высокомерие Сергея иногда грузило и раздражало Николеньку, но он все же продолжал его любить: «Не могу передать, как поразил и пленил меня этот геройский поступок».
Николенька старался подражать взрослым, поэтому скрывал свою привязанность к Сергею – взрослому Коле кажется это забавным. Рассказчик осуждает себя за неосмотрительность, за предвзятое отношение к Иленьке Грап, тихому и доброму мальчику: «он мне казался таким презренным существом». Жестокая шутка, казавшаяся маленькому Коле забавной и вовсе не обидной, является предметом осуждения рассказчика. Тогда маленький Коля не подошел и не помог, «не защитил и не утешил его». Мы видим, что взрослый Коля осуждает себя маленького за слепую любовь к жестокому человеку: «Они произвели единственные темные пятна на страницах моих детских воспоминаний».
Во внутреннем монологе взрослый Николенька Иртемьев ругает Николеньку-Иртемьева ребенка: «Я решительно не могу объяснить себе жестокости своего поступка. Как я не подошел к нему, не защитил и не утешил его? Куда девалось чувство сострадания, заставлявшее меня, бывало, плакать навзрыд при виде выброшенного из гнезда галчонка или щенка, которого несут, чтобы кинуть за забор, или курицы, которую несет поваренок для супа?» Внутренний монолог взрослого Николеньки Иртемьева перерастает в убеждение, что любовь может сыграть с человеком злую шутку, и потому у его героя-резонера Платона Каратаева не «Совет да любовь», а только «в совете жить», а погубленная Любовью Анна Каренина бросается под поезд.
Как вид внутреннего монолога обозначим разговор с собой в присутствии слушателя, мнение которого на этот монолог никак не повлияет. Поток речи Платона Каратаева. «…Как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал». Он тут же забывал свою речь и вряд ли сознавал, что говорит. «Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова».
В шестнадцатой главе в третьем томе «Войны и мира» Берг лжет, он говорит не своими словами, а речами своего генерала, Толстой осуждает Берга, что тот говорит не так, как сам думает. Берг покупает принадлежности для Веры, безделушки, в это время требуется разгружать подводы, захламленные бессмысленными подарками, дабы оставить их для раненых. И только Наташа смогла добиться правды, смогла помочь людям. Не закричав бы на мать и отца: «Это гадость! Это мерзость!», никто бы не тронулся с места на помощь раненым. Сам на войне Толстой встретился с ложью, где начальство говорит свою правду солдатам, и они более не видят истины, они слепо верят верхушке и повинуются их словам, мнениям, потому что мало что проговаривают внутри себя. Таким образом реализм – это нравственная честность прежде всего с самим собой, она проявляется во внутренним монологе как проверка внешнего внутренним.
Внутренний монолог является незаменяемым приемом, способным вернуться в прошлое и узнать истоки принципов человека. Внутренний монолог заставляет думать и вспоминать не только автора, но и читателя.
Неясность внутренней речи Раскольникова имеет другую природу: Достоевский создает видимость оборванных фраз, разрозненных ассоциаций. Его герой вроде бы как бредит, но можно по этим ассоциациям воссоздать строгий строй мыслей – золотодобыча? Да это же Катерина Ивановна черпает из сонечкиного золотого сердца пищу для своей гордыни.
В произведении Хемингуэя «Старик и море» три образа повествователя: один из них – рассказчик, его суждения касаются детальных подробностей, порой он доходит до занудства; второй – профессиональный рыбак, задача которого несмотря ни на что доставить рыбу до берега; третий – образ эмоционального рыбака, человека, которого одолевают чувства, не разум.
Нас интересуют образы стариков-рыбаков и их внутренние монологи. На самом деле, оба образа – это две крайности одного человека, старика, две стороны, которые борются друг с другом на протяжении всего плавания. Неудача и неулов расстраивают старика, преданного эмоциям и чувствам, его неуспех, длящийся месяцами, угнетает рыбака: «Я рыбачил в глубинных местах целую неделю и ничего не поймал», однако в этот восемьдесят пятый раз – юбилейную дату – он все также верит в благосклонность моря и его обитателей. Отсутствие улова, следовательно и денежных средств, не убивают профессионального рыбака, который понимает, что живет ради рыбалки и его призвание – долгие часы нахождение в открытом море: «Конечно, хорошо, когда человеку везет. Но я предпочитаю быть точным в моем деле. А когда счастье придет, я буду к нему готов». Этот человек – профессионал своего дела: «…его лески. У него они всегда уходили в воду прямее, чем у других рыбаков, и рыбу на разных глубинах ожидала в темноте приманка на том самом месте, которое он для нее определил», но и, как любое другое живое разумное существо, его одолевают чувства.
Рассуждения «рыбака-профессионала» лаконичны, кратки и сухи, в них нет чувств, для старика они служат толчком к действиям, к чистой голове, занятой лишь своим делом – процессом рыбалки: «Почуяла добычу. Не просто кружит», «Крупная золотая макрель». Мысли же эмоционального рыбака схожи с мыслями мечтателя-романтика, «этот рыбак» всячески отдается воспоминаниям и явно отвлекается от дела. Но нельзя сказать, что один из стариков лишний, это будет ложью: каждый из них помогает рыбаку. Да, «рыбак-профессионал» держит старика начеку, с трезвым умом, но «рыбак-мечтатель» помогает забыть боль, усталость и голод, он заменяет старику собеседника, ведь в море рядом с ним нет никого, одинокий старик среди открытого океана может довольствоваться лишь внутренней беседой, он позволяет старику на минуту окунуться в воспоминания, уйти от реальности и погрузиться в размышления, что служит для него некой перезагрузкой, выйти из которой помогает «рыбак-профессионал»: «Если бы кто-нибудь послушал, как я разговариваю сам с собой, он решил бы, что я спятил». Они подобны двум «спутникам» каждого человека на пути, где один вечно сомневается, а другой идет вперед, несмотря на преграды.
Внутренний монолог старика иногда находит компромисс, то есть две его стороны согласны: «Ешь, рыба. Ешь. Ну, ешь же, пожалуйста», «Поворотись еще разок. Понюхай…Не стесняйся, рыба. Ешь, прошу тебя». И «рыбак-профессионал», и «рыбак-мечтатель» соглашаются друг с другом, что был бы рядом его мальчик – была бы и помощь и поддержка, были бы отрада для души и необходимые руки и мысли еще одного рыбака: «Жаль, что со мной нет мальчика», «Эх, был бы со мной мальчик», эта фраза постоянно повторяется, мысль о мальчике-помощнике преследует старика в течение всего его путешествия, он не отказывается от нее ни на секунду, но «рыбак-профессионал» не оставляет старика под властью чувств надолго, он принуждает рыбака оказаться вновь здесь, в лодке, где его дальнейшая судьба зависит только от него самого: «Но мальчика с тобой нет», «Ты можешь рассчитывать только на себя». Но и конфликт являются частой составляющей внутреннего монолога старика, именно конфликт служит дальнейшему исходу событий, резкому изменению в повествовании, и здесь уже зависит, кто именно одержит победу «рыбак-профессионал» или «рыбак-мечтатель».
«Рыбак-профессионал» и «рыбак -мечтатель» подобны взрослому и ребенку, где младший всегда задает тысячу вопросов, на что старший вынужден отвечать: «Почему львы – это самое лучшее, что у меня осталось», тогда взрослый отвечает: «Не надо думать, старик, отдохни тихонько, прислонясь к доскам, и ни о чем не думай».
«Старик и море» относится к числу произведений реализма: мы видим развитие героя, его изменения через другие образы, с помощью образов стариков, герой раскрывается как личность.
Итак, три рассказчика ведут повествование о поимке огромной рыбы: 1.автор-рассказчик, 2. персонаж, чья внутренняя речь – речь профессионала-рыбака, 3 внутренний голос, эмоциональный, расслабляющий, тот, с кем спорит второй голос.
Задание 1. Прочитайте рассказ «Старик и море» Хемингуэя. Выпишите внутренние монологи, классифицируя их по голосам 2 и 3. Будут ли к ним относиться разговоры с рыбой? Как вы думаете?
Образец:
Я рыбачил в глубинных местах целую неделю и ничего не поймал, – подумал старик. –
Сегодня я попытаю счастья там, где ходят стаи бонито и альбакоре. Вдруг там плавает и большая рыба?»(2)
«Хотел бы я, чтобы она заснула, тогда и я смогу заснуть и увидеть во сне львов, – подумал он. – Почему львы – это самое лучшее, что у меня осталось?» (3)
– Не надо думать, старик, – сказал он себе. – Отдыхай тихонько, прислонясь к доскам, и ни о чем не думай. Она сейчас трудится. Ты же пока трудись как можно меньше (2).
Верно ли, что благодаря внутренним монологам рассказчиком может стать персонаж?
Задание 2. Охарактеризуйте внутренние монологи-реплики Чичикова. Как Гоголь играет антитезой мертвое-живое? Что придает живости мертвецам?
Смотря долго на имена их, он умилился духом и, вздохнувши, произнес: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?» И глаза его невольно остановились на одной фамилии, это был известный Петр Савельев Неуважай-корыто, принадлежавший когда-то помещице Коробочке. Он опять не утерпел, чтоб не сказать: «Эх какой длинный, во всю строку разъехался! Мастер ли ты был или просто мужик, и какою смертью тебя прибрало? в кабаке ли или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз? Пробка Степан, плотник, трезвости примерной. А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушеной рыбы, а в мошне, чай, притаскивал всякой раз домой целковиков по сту, а может, и государственную зашивал в холстяные штаны или затыкал в сапог, — где тебя прибрало? Взмостился ли ты для большого прибытку под церковный купол, а может быть, и на крест потащился и, поскользнувшись оттуда с перекладины, шлепнулся оземь, и только какой-нибудь стоявший возле тебя дядя Михей, почесав рукою в затылке, примолвил: «Эх, Ваня, угораздило тебя!», а сам, подвязавшись веревкой, полез на твое место».
Пропишите внутренние монологи к легенде о Томасе Лермонте":
- испытание красотой
- испытание любовью к своему дому
- испытание верностью
- испытание тремя путями
- испытание страхом
- молчание
- не думать о награде
Внутренний монолог может стать внутренним диалогом.
Граф Альтамира рассказывал мне, что Дантон накануне смерти говорил
своим громовым голосом: "Какая странность, ведь глагол "гильотинировать"
нельзя спрягать во всех временах! Можно сказать: я буду гильотинирован, ты
будешь гильотинирован, но не говорят: я был гильотинирован".
"А почему бы и нет, - продолжал Жюльен, - если существует загробная
жизнь?.. Сказать по правде, если я там встречусь с христианским богом, я
пропал, - это деспот, и, как всякий деспот, он весь поглощен мыслями о
мщении. Библия только и повествует, что о всяких чудовищных карах. Я никогда
не любил его и даже ни" когда не допускал мысли, что его можно искренне
любить. Он безжалостен (Жюльен припомнил некоторые цитаты из Библии). Он
расправится со мной самым ужасающим образом...
Но если меня встретит там бог Фенелона! Быть может, он скажет мне: тебе
многое простится, потому что ты много любил...
А любил ли я много? Ах, я любил госпожу де Реналь, но я поступал
чудовищно. И здесь, как и во всем прочем, я пренебрег качествами простыми и
скромными ради какого-то блеска...
Да, "о какая будущность открывалась передо мной!.. Гусарский полковник,
если бы началась война, а в мирное время - секретарь посольства, затем
посол... потому что я бы, конечно, быстро освоился в этих делах... Да будь я
даже сущим болваном, разве зять маркиза де Ла-Моля может опасаться
какого-либо соперничества? Все мои дурачества простились бы мне или даже
были бы поставлены мне в заслугу. И вот я - заслуженная персона и
наслаждаюсь роскошной жизнью где-нибудь в Вене или Лондоне...
Изволите ошибаться, сударь, через три дня вам отрубят голову".
Жюльен от души расхохотался над этим неожиданным выпадом своего
здравомыслия. "Вот уж поистине в человеке уживаются два существа, - подумал
он, - Откуда оно, черт возьми, вылезло, это ехидное замечаньице?"
"Да, верно, дружище, через три дня тебе отрубят голову, - ответил он
своему несговорчивому собеседнику. - Господин де Шолен, чтобы поглазеть,
снимет окошко пополам с аббатом Малоном. А вот когда им придется платить за
это окошко, интересно, кто кого обворует из этих двух достойных особ?"
Внезапно ему пришли на ум строки из "Вячеслава" Ротру:
Владислав:
...Душа моя готова.
Король (отец Владислава):
И плаха также. Неси главу свою.
"Прекрасный ответ!" - подумал он и уснул.
Стендаль. Красное и черное
своим громовым голосом: "Какая странность, ведь глагол "гильотинировать"
нельзя спрягать во всех временах! Можно сказать: я буду гильотинирован, ты
будешь гильотинирован, но не говорят: я был гильотинирован".
"А почему бы и нет, - продолжал Жюльен, - если существует загробная
жизнь?.. Сказать по правде, если я там встречусь с христианским богом, я
пропал, - это деспот, и, как всякий деспот, он весь поглощен мыслями о
мщении. Библия только и повествует, что о всяких чудовищных карах. Я никогда
не любил его и даже ни" когда не допускал мысли, что его можно искренне
любить. Он безжалостен (Жюльен припомнил некоторые цитаты из Библии). Он
расправится со мной самым ужасающим образом...
Но если меня встретит там бог Фенелона! Быть может, он скажет мне: тебе
многое простится, потому что ты много любил...
А любил ли я много? Ах, я любил госпожу де Реналь, но я поступал
чудовищно. И здесь, как и во всем прочем, я пренебрег качествами простыми и
скромными ради какого-то блеска...
Да, "о какая будущность открывалась передо мной!.. Гусарский полковник,
если бы началась война, а в мирное время - секретарь посольства, затем
посол... потому что я бы, конечно, быстро освоился в этих делах... Да будь я
даже сущим болваном, разве зять маркиза де Ла-Моля может опасаться
какого-либо соперничества? Все мои дурачества простились бы мне или даже
были бы поставлены мне в заслугу. И вот я - заслуженная персона и
наслаждаюсь роскошной жизнью где-нибудь в Вене или Лондоне...
Изволите ошибаться, сударь, через три дня вам отрубят голову".
Жюльен от души расхохотался над этим неожиданным выпадом своего
здравомыслия. "Вот уж поистине в человеке уживаются два существа, - подумал
он, - Откуда оно, черт возьми, вылезло, это ехидное замечаньице?"
"Да, верно, дружище, через три дня тебе отрубят голову, - ответил он
своему несговорчивому собеседнику. - Господин де Шолен, чтобы поглазеть,
снимет окошко пополам с аббатом Малоном. А вот когда им придется платить за
это окошко, интересно, кто кого обворует из этих двух достойных особ?"
Внезапно ему пришли на ум строки из "Вячеслава" Ротру:
Владислав:
...Душа моя готова.
Король (отец Владислава):
И плаха также. Неси главу свою.
"Прекрасный ответ!" - подумал он и уснул.
Стендаль. Красное и черное
Особенность внутреннего монолога - наличие фантастических образов, сравнений и метафор, видение мира живым и прекрасным. Толстой описывает чувства и переживания Пети Ростова очень подробно и глубоко, что позволяет читателю видеть в персонаже альтер эго самого писателя.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо — караулка, и красное пятно внизу налево — догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, — гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть — глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц — все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это — самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
(Л.Толстой. Война и мир)
(Л.Толстой. Война и мир)
Как главный герой представляет Интеграл: Почему в его сознании возникают фантастические образы? Как они связаны с идеей тотального контроля и механизации жизни? (Интеграл – устройство, которое обеспечивает связь между всеми жителями Единого Государства и позволяет контролировать их действия).
Все это слишком ясно, все это в одну секунду, в один оборот логической машины, а потом тотчас же зубцы зацепили минус -- и вот наверху уж другое: еще покачивается кольцо в шкафу. Дверь, очевидно, только захлопнули -- а ее, I, нет: исчезла. Этого машина никак не могла провернуть. Сон? Но я еще и сейчас чувствую: непонятная сладкая боль в правом плече -- прижавшись к правому плечу, I -- рядом со мной в тумане. "Ты любишь туман?" Да, и туман... все люблю, и все -- упругое, новое, удивительное, все -- хорошо...
-- Все -- хорошо, -- вслух сказал я.
-- Хорошо? -- кругло вытаращились фаянсовые глаза. -- То есть что же тут хорошего? Если этот ненумерованный умудрился... стало быть, они -- всюду, кругом, все время, они тут, они -- около "Интеграла", они...
-- Да кто они?
-- А почем я знаю, кто. Но я их чувствую -- понимаете? Все время.
-- А вы слыхали: будто какую-то операцию изобрели -- фантазию вырезывают? (На днях в самом деле я что-то вроде этого слышал.)
-- Ну, знаю. При чем же это тут?
-- А при том, что я бы на вашем месте -- пошел и попросил сделать себе эту операцию.
На тарелке явственно обозначилось нечто лимонно-кислое. Милый -- ему показался обидным отдаленный намек на то, что у него может быть фантазия... Впрочем, что же: неделю назад, вероятно, я бы тоже обиделся. А теперь -- теперь нет: потому что я знаю, что это у меня есть, -- что я болен. И знаю еще -- не хочется выздороветь. Вот не хочется, и все. По стеклянным ступеням мы поднялись наверх. Все -- под нами внизу -- как на ладони...
Вы, читающие эти записки, -- кто бы вы ни были, но над вами солнце. И если вы тоже когда-нибудь были так больны, как я сейчас, вы знаете, какое бывает -- какое может быть -- утром солнце, вы знаете это розовое, прозрачное, теплое золото. И самый воздух -- чуть розовый, и все пропитано нежной солнечной кровью, все -- живое: живые и все до одного улыбаются -- люди. Может случиться, через час исчезнет, через час выкаплет розовая кровь, но пока -- живое. И я вижу: пульсирует и переливается что-то в стеклянных соках "Интеграла"; я вижу: "Интеграл" мыслит о великом и страшном своем будущем, о тяжком грузе неизбежного счастья, которое он понесет туда вверх, вам, неведомым, вам, вечно ищущим и никогда не находящим. Вы найдете, вы будете счастливы -- вы обязаны быть счастливыми, и уже недолго вам ждать.
Корпус "Интеграла" почти готов: изящный удлиненный эллипсоид из нашего стекла -- вечного, как золото, гибкого, как сталь. Я видел: изнутри крепили к стеклянному телу поперечные ребра -- шпангоуты, продольные -- стрингера; в корме ставили фундамент для гигантского ракетного двигателя. Каждые 3 секунды могучий хвост "Интеграла" будет низвергать пламя и газы в мировое пространство -- и будет нестись, нестись -- огненный Тамерлан счастья...
Я видел: по Тэйлору, размеренно и быстро, в такт, как рычаги одной огромной машины, нагибались, разгибались, поворачивались люди внизу. В руках у них сверкали трубки: огнем резали, огнем спаивали стеклянные стенки, угольники, ребра, кницы. Я видел: по стеклянным рельсам медленно катились прозрачно-стеклянные чудовища-краны, и так же, как люди, послушно поворачивались, нагибались, просовывали внутрь, в чрево "Интеграла", свои грузы. И это было одно: очеловеченные, совершенные люди. Это была высочайшая, потрясающая красота, гармония, музыка... Скорее -- вниз, к ним, с ними!
И вот -- плечом к плечу, сплавленный с ними, захваченный стальным ритмом... Мерные движения: упруго-круглые, румяные щеки; зеркальные, не омраченные безумием мыслей лбы. Я плыл по зеркальному морю. Я отдыхал.
И вдруг один безмятежно обернулся ко мне:
-- Ну как: ничего, лучше сегодня?
-- Что лучше?
-- Да вот -- не было-то вас вчера. Уж мы думали -- у вас опасное что... -- сияет лоб, улыбка -- детская, невинная.
Кровь хлестнула мне в лицо. Я не мог, не мог солгать этим глазам. Я молчал, тонул...
(Замятин "Мы")
-- Все -- хорошо, -- вслух сказал я.
-- Хорошо? -- кругло вытаращились фаянсовые глаза. -- То есть что же тут хорошего? Если этот ненумерованный умудрился... стало быть, они -- всюду, кругом, все время, они тут, они -- около "Интеграла", они...
-- Да кто они?
-- А почем я знаю, кто. Но я их чувствую -- понимаете? Все время.
-- А вы слыхали: будто какую-то операцию изобрели -- фантазию вырезывают? (На днях в самом деле я что-то вроде этого слышал.)
-- Ну, знаю. При чем же это тут?
-- А при том, что я бы на вашем месте -- пошел и попросил сделать себе эту операцию.
На тарелке явственно обозначилось нечто лимонно-кислое. Милый -- ему показался обидным отдаленный намек на то, что у него может быть фантазия... Впрочем, что же: неделю назад, вероятно, я бы тоже обиделся. А теперь -- теперь нет: потому что я знаю, что это у меня есть, -- что я болен. И знаю еще -- не хочется выздороветь. Вот не хочется, и все. По стеклянным ступеням мы поднялись наверх. Все -- под нами внизу -- как на ладони...
Вы, читающие эти записки, -- кто бы вы ни были, но над вами солнце. И если вы тоже когда-нибудь были так больны, как я сейчас, вы знаете, какое бывает -- какое может быть -- утром солнце, вы знаете это розовое, прозрачное, теплое золото. И самый воздух -- чуть розовый, и все пропитано нежной солнечной кровью, все -- живое: живые и все до одного улыбаются -- люди. Может случиться, через час исчезнет, через час выкаплет розовая кровь, но пока -- живое. И я вижу: пульсирует и переливается что-то в стеклянных соках "Интеграла"; я вижу: "Интеграл" мыслит о великом и страшном своем будущем, о тяжком грузе неизбежного счастья, которое он понесет туда вверх, вам, неведомым, вам, вечно ищущим и никогда не находящим. Вы найдете, вы будете счастливы -- вы обязаны быть счастливыми, и уже недолго вам ждать.
Корпус "Интеграла" почти готов: изящный удлиненный эллипсоид из нашего стекла -- вечного, как золото, гибкого, как сталь. Я видел: изнутри крепили к стеклянному телу поперечные ребра -- шпангоуты, продольные -- стрингера; в корме ставили фундамент для гигантского ракетного двигателя. Каждые 3 секунды могучий хвост "Интеграла" будет низвергать пламя и газы в мировое пространство -- и будет нестись, нестись -- огненный Тамерлан счастья...
Я видел: по Тэйлору, размеренно и быстро, в такт, как рычаги одной огромной машины, нагибались, разгибались, поворачивались люди внизу. В руках у них сверкали трубки: огнем резали, огнем спаивали стеклянные стенки, угольники, ребра, кницы. Я видел: по стеклянным рельсам медленно катились прозрачно-стеклянные чудовища-краны, и так же, как люди, послушно поворачивались, нагибались, просовывали внутрь, в чрево "Интеграла", свои грузы. И это было одно: очеловеченные, совершенные люди. Это была высочайшая, потрясающая красота, гармония, музыка... Скорее -- вниз, к ним, с ними!
И вот -- плечом к плечу, сплавленный с ними, захваченный стальным ритмом... Мерные движения: упруго-круглые, румяные щеки; зеркальные, не омраченные безумием мыслей лбы. Я плыл по зеркальному морю. Я отдыхал.
И вдруг один безмятежно обернулся ко мне:
-- Ну как: ничего, лучше сегодня?
-- Что лучше?
-- Да вот -- не было-то вас вчера. Уж мы думали -- у вас опасное что... -- сияет лоб, улыбка -- детская, невинная.
Кровь хлестнула мне в лицо. Я не мог, не мог солгать этим глазам. Я молчал, тонул...
(Замятин "Мы")
Гофман. Кавалер Глюк
- Не понимаю вас. - Тем лучше. - Тем хуже! Мне очень бы хотелось вас понять. - Неужто вы ничего не слышите? - Ничего. - Уже все кончилось! Пойдемте вместе. Вообще-то я недолюбливаю общество, но... вы не сочиняете музыки... и вы не берлинец. - Ума не приложу, чем перед вами провинились берлинцы. Казалось бы, в Берлине так чтут искусство и столь усердно им занимаются, что вам, человеку с душой артиста, должно быть здесь особенно хорошо! - Ошибаетесь! Я обречен, себе на горе, блуждать здесь в пустоте, как душа, отторгнутая от тела. - Пустота здесь, в Берлине? - Да, вокруг меня все пусто, ибо мне не суждено встретить родную душу. Я вполне одинок. - Как же - а художники? Композиторы? - Ну их! Они только и знают, что крохоборствуют. Вдаются в излишние тонкости, все переворачивают вверх дном, лишь бы откопать хоть одну жалкую мыслишку. За болтовней об искусстве, о любви к искусству и еще невесть о чем не успевают добраться до самого искусства, а если невзначай разрешатся двумя-тремя мыслями, то от их стряпни повеет леденящим холодом, показывающим, сколь далеки они от солнца - поистине лапландская кухня. - На мой взгляд, вы судите чересчур строго. А превосходные театральные представления!.. Неужто и они не удовлетворяют вас? - Однажды я пересилил себя и решился снова побывать в театре. Мне хотелось послушать оперу моего молодого друга; как бишь она называется? О, в этой опере целый мир! Среди суетливой и пестрой толпы разряженных людей мелькают духи Орка6 - у всего здесь свой голос, свое всемогущее звучание... А, черт, ну конечно же, я имею в виду "ДонЖуана"7. Но я не вытерпел даже увертюры, которую отмахали престиссимо, без всякого толка и смысла, а ведь я перед тем предавался посту и молитве, ибо знал, что Эвфон, потрясенный этой громадой, обычно звучит не так, как нужно.
Разговор с самим собой в романтической литературе часто становится разговором с идеалным собеседником- гением.Каким образом автор соединяет внутренний монолог с действиями героя, прямую форму монолога с косвенной?
"Тогда он подумал, что, может, она все-таки прошла мимо парадной и ждет под аркой, пока он тут греется. Выбежал, добежал до арки — там никого не было. Тогда он подумал, что в этот момент она входит в парадную. И вот они разминулись… Он поспешил обратно. В парадной никого не было. Мальчик стоял в парадной, за стеклянной дверью, и смотрел на улицу на тот случай, если она пройдет мимо, к арке. Но в какой-то момент, когда он отвернулся посмотреть, кто спускается по лестнице, ему показалось, что она прошла мимо двери, только он не заметил. Спускался толстый старик. А промелькнула за стеклянной дверью, конечно же, она! Мальчик еще раз сбегал к арке. Там никого не было. И он вернулся.
Нельзя быть таким ребенком, думал мальчик. Надо все обдумать, а не метаться и не сходить с ума. Прошло сорок минут, и, конечно, она уже не подойдет к арке. Тогда одно из двух: либо она уже пришла и сидит там, в комнате на третьем этаже, пока я ношусь тут внизу, либо она еще не пришла, и тогда надо ждать ее тут, на лестнице. И необязательно у дверей, потому что она все равно не пойдет к арке, раз так опоздала. Можно подняться на третий этаж и погреться у батареи. Так"...
<...>
Потом, когда дверь закрыта, а рыба словно ушла в стену, он понял движение губ:
— Она, наверно, и не придет сегодня.
«Я же слышал ее голос, — думал мальчик, — там, среди других! Значит, она не хочет меня видеть. Она там, с ними, даже с ним…» С тем, который брал мальчика за подбородок. А он здесь, на лестнице… И она знает это. И сама сказала подруге, чтобы та прогнала мальчика…
— Гадина, — сказал мальчик. — Гадина, — сказал он вслух. — Гадина! — сказал он, спускаясь по лестнице.
А если действительно ее там нет, рассуждал он. Если мне, глупому ревнивцу, просто показалось, что это был ее голос… Она ведь не может так обмануть.
(А.Битов. "Улетающий Монахов")
Нельзя быть таким ребенком, думал мальчик. Надо все обдумать, а не метаться и не сходить с ума. Прошло сорок минут, и, конечно, она уже не подойдет к арке. Тогда одно из двух: либо она уже пришла и сидит там, в комнате на третьем этаже, пока я ношусь тут внизу, либо она еще не пришла, и тогда надо ждать ее тут, на лестнице. И необязательно у дверей, потому что она все равно не пойдет к арке, раз так опоздала. Можно подняться на третий этаж и погреться у батареи. Так"...
<...>
Потом, когда дверь закрыта, а рыба словно ушла в стену, он понял движение губ:
— Она, наверно, и не придет сегодня.
«Я же слышал ее голос, — думал мальчик, — там, среди других! Значит, она не хочет меня видеть. Она там, с ними, даже с ним…» С тем, который брал мальчика за подбородок. А он здесь, на лестнице… И она знает это. И сама сказала подруге, чтобы та прогнала мальчика…
— Гадина, — сказал мальчик. — Гадина, — сказал он вслух. — Гадина! — сказал он, спускаясь по лестнице.
А если действительно ее там нет, рассуждал он. Если мне, глупому ревнивцу, просто показалось, что это был ее голос… Она ведь не может так обмануть.
(А.Битов. "Улетающий Монахов")
Внутренний диалог
Диалог
Беседа Ивана Карамазова с чертом - образец внутреннего диалога.
Разговор Ивана с самим собой - с чертом - весьма мучителен ввиду саморефлексии персонажа. Он ни на минуту не сомневается, что разговаривает сам с собой и мучается тем, что его собеседник - негация, что с самим собой светлым и прекрасным, он поговорить не может. Его внутренний собеседник решительно не может сказать ничего веселого. И весь диалог с самим собой получается мрачным, что сводит героя с ума.
– Слушай, – встал вдруг из-за стола Иван Федорович. – Я теперь точно в бреду… и, уж конечно, в бреду… ври что хочешь, мне всё равно! Ты меня не приведешь в исступление, как в прошлый раз. Мне только чего-то стыдно… Я хочу ходить по комнате… Я тебя иногда не вижу и голоса твоего даже не слышу, как в прошлый раз, но всегда угадываю то, что ты мелешь, потому что это я, я сам говорю, а не ты! Не знаю только, спал ли я в прошлый раз или видел тебя наяву? Вот я обмочу полотенце холодною водой и приложу к голове, и авось ты испаришься.
Иван Федорович прошел в угол, взял полотенце, исполнил, как сказал, и с мокрым полотенцем на голове стал ходить взад и вперед по комнате.
– Мне нравится, что мы с тобой прямо стали на ты, – начал было гость.
– Дурак, – засмеялся Иван, – что ж я вы, что ли, стану тебе говорить. Я теперь весел, только в виске болит… и темя… только, пожалуйста, не философствуй, как в прошлый раз. Если не можешь убраться, то ври что-нибудь веселое. Сплетничай, ведь ты приживальщик, так сплетничай. Навяжется же такой кошмар! Но я не боюсь тебя. Я тебя преодолею. Не свезут в сумасшедший дом!
– C'est charmant, приживальщик. Да я именно в своем виде. Кто ж я на земле, как не приживальщик? Кстати, я ведь слушаю тебя и немножко дивлюсь: ей-богу, ты меня как будто уже начинаешь помаленьку принимать за нечто и в самом деле, а не за твою только фантазию, как стоял на том в прошлый раз…
– Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную правду, – как-то яростно даже вскричал Иван. – Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Я только не знаю, чем тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобно прострадать. Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых. С этой стороны ты мог бы быть даже мне любопытен, если бы только мне было время с тобой возиться…
(Ф.М.Достоевский. Братья Карамазовы)
Иван Федорович прошел в угол, взял полотенце, исполнил, как сказал, и с мокрым полотенцем на голове стал ходить взад и вперед по комнате.
– Мне нравится, что мы с тобой прямо стали на ты, – начал было гость.
– Дурак, – засмеялся Иван, – что ж я вы, что ли, стану тебе говорить. Я теперь весел, только в виске болит… и темя… только, пожалуйста, не философствуй, как в прошлый раз. Если не можешь убраться, то ври что-нибудь веселое. Сплетничай, ведь ты приживальщик, так сплетничай. Навяжется же такой кошмар! Но я не боюсь тебя. Я тебя преодолею. Не свезут в сумасшедший дом!
– C'est charmant, приживальщик. Да я именно в своем виде. Кто ж я на земле, как не приживальщик? Кстати, я ведь слушаю тебя и немножко дивлюсь: ей-богу, ты меня как будто уже начинаешь помаленьку принимать за нечто и в самом деле, а не за твою только фантазию, как стоял на том в прошлый раз…
– Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную правду, – как-то яростно даже вскричал Иван. – Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Я только не знаю, чем тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобно прострадать. Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых. С этой стороны ты мог бы быть даже мне любопытен, если бы только мне было время с тобой возиться…
(Ф.М.Достоевский. Братья Карамазовы)
Диалог с черным человеком - односторонний, через местоимение "он" происходит у Сергея Есенина в поэме "Черный человек". Биография Есенина рассказывается как в потешном карнавальном некрологе. Самокритичность поэта, занижение своего места в поэзии, гибельные метания - итог внутренних противоречий.
Черный, черный...
"Слушай, слушай,-
Бормочет он мне,-
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".
(С.Есенин. "Черный человек")
"Слушай, слушай,-
Бормочет он мне,-
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".
(С.Есенин. "Черный человек")
