Формы речи

Диалог, монолог, внутренняя речь, реплика - поясните эти термины, как вы их понимаете, в каких ситуациях встречали.

Внутренний монолог относится к формам речи, является одним из выражений внутреннего конфликта и способом, помогающим оживить картину; он помогает автору вспомнить прошлое. Благодаря внутреннему монологу вспоминаются многие детали. Если речь идет о детстве, то через ощущения выстраивается дискурс, через него в памяти появляются детали, уже давно забытые. Внутренний монолог, таким образом, становится основным художественным приемом для создания «ощутимой реальности» в тех случаях, когда события произошли уже давно, и зрительные, слуховые детали практически полностью утрачены.
Рассмотрим первую главу повести «Детство» Л.Н.Толстого «Учитель Карл Иванович». Через внутренний монолог Толстой вспоминает детали, вызывающие особенное отвращение: халат, кисточку, сапоги домашнего учителя». Первое слово дороже второго – первые ощущения самые точные. Дальнейшая рефлексия о «милом добром» учителе опять сменяется на неприятие: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и, Бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки».
Досада явственно вырисовывается и превращается в идею, выливается в действие – Толстой основывает в Ясной Поляне школу, где не берет таких учителей как Карл Иванович, не любящих ни предмет, ни детей. Там никто не мучается от несвободы, наказаний – не важно, справедливы ли они были у Карла Ивановича, там с любого урока можно было просто уйти, если становилось скучно.
Саморефлексия помогает воспроизвести мысли и события через внутренние монологи. Вспоминая ощущения, автор придает себе прошлому мысли себя настоящего.
«Я не мог прийти в себя от мысли, что вместо ожидаемого рисунка при всех прочтут мои никуда не годные стихи и слова: как родную мать, которые ясно докажут, что я никогда не любил и забыл ее. Как передать мои страдания в то время, когда бабушка начала читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала бумагу папа и попросила его прочесть ей все сначала? Мне казалось, что она это сделала потому, что ей надоело читать такие дурные и криво написанные стихи, и для того, чтобы папа мог сам прочесть последний стих, столь явно доказывающий мою бесчувственность. Я ожидал того, что он щелкнет меня по носу этими стихами и скажет: «Дрянной мальчишка, не забывай мать... вот тебе за это!» — но ничего такого не случилось; напротив, когда все было прочтено, бабушка сказала: «Charmant», и поцеловала меня в лоб». (Л.Толстой. Детство)
Лабиринты детства: Карл Иванович как Минотавр Николеньки
1. Учитель-чудовище: халат, кисточка, сапоги
В первой главе «Детства» Карл Иванович — не просто наставник, а персонификация детского «праужаса», воплощённого в бытовых деталях:

• Халат с кисточкой — словно шкура Минотавра, отталкивающая и одновременно гипнотизирующая. Для Николеньки это символ несвободы: «Когда же я буду большой… всегда буду сидеть… с теми, кого люблю?».
• Сапоги учителя — «копыта» лабиринта. Их скрип маркирует границы мира, где ребёнок — пленник расписания и диалогов из учебника.
• Кисточка в руках Карла Ивановича — жезл Минотавра, которым он «рисует» правила, как нить Ариадны, но для Николеньки это плеть, загоняющая в угол.

2. Лабиринт урока: между отвращением и жалостью
Толстой мастерски показывает, как сознание ребёнка блуждает между полюсами:

• Ненависть: «Мне гадок был… картуз с кисточкой» — это ярость Тесея, видящего чудовище.
• Жалость: «Бедный, бедный старик! Нас много, он один…» — прозрение, что Минотавр тоже жертва лабиринта (системы воспитания).
• Двойственность как основа лабиринта: Карл Иванович и мучитель, и «милый добрый» человек. Николенька, как Тесей, не может убить его — лишь бежит мыслями к окну, где «мухи жужжат в солнечном пятне».

3. Побег из лабиринта: Ясная Поляна как новая нить
Школа Толстого — попытка переписать миф, уничтожив Минотавра-учителя:

• Отмена наказаний = разрушение стен лабиринта. Дети свободны уйти с урока, как Николенька мечтал сбежать от «диалогов».
• Учителя-ариадны: Не надзиратели, а проводники, которые любят предмет. Контраст с Карлом Ивановичем, чья «голова была занята только шитьём».
• Сон наяву: В Ясной Поляне осуществилось детское «Бог знает отчего и о чём» — мир, где мысли не прерываются окриком, а летят, как те мухи у окна.

4. Саморефлексия: нить памяти
Толстой-взрослый, как археолог, раскапывает лабиринт прошлого:

• Внутренний монолог — карта, где каждая эмоция помечена: «первое слово дороже второго». Детское отвращение к халату точнее взрослых оправданий.
• Переписывание прошлого: Вспоминая жалость к Карлу Ивановичу, автор «приручает» Минотавра. Учитель становится не чудовищем, а жертвой общего лабиринта — сословного воспитания.
• Парадокс памяти: Чем ярче Толстой воссоздаёт «леденящее бормотание» детской досады, тем сильнее его школа отрицает эту реальность. Ясная Поляна — антилабиринт, где нет места ни Карлам Ивановичам, ни Николенькам.

5. Лабиринт как вечный сюжет
Даже создав утопию, Толстой не сбежал от Минотавра. В «Крейцеровой сонате» и «Смерти Ивана Ильича» взрослые герои — всё те же дети, блуждающие в коридорах:

• Иван Ильич — Николенька, который так и не вырос: его «урок» — смерть, а «Карл Иванович» — собственная беспомощность.
• Поздние дневники Толстого — монологи у окна, где снова жужжат мухи, но уже не спасают.

Уроки, которые учат бежать
Карл Иванович остаётся в лабиринте текста, как Минотавр в критских стенах. Но школа в Ясной Поляне — доказательство, что даже из самого запутанного детства можно вынести нить. Не для побега, а для строительства новых коридоров — где страх перед «кисточкой» превращается в свободу задавать вопросы без ответов.
Этот внутренний монолог – согласие рассказчика ребенка и рассказчика взрослого, Лев Толстой действительно в дальнейшей жизни никогда не грешил художественной правдой в угоду ритму или рифме.
В главе «Ивины» Николенька восхищается и безмерно любит Сергея Ивина, он обожествляет его, делает его своим идеалом и примером для подражания: «Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем». Хотя Сергей больше любил общаться с Володей, Николенька слепо уважал его: «всем готов был для него пожертвовать». Николенька тихо любит своего приятеля, пытаясь стать таким, как его идеал. «У него была дурная привычка» - тогда маленький Коля не замечал в ней ничего плохого, он, наоборот, делал также: «останавливал глаза на одной точке и беспрестанно мигал». Взрослый рассказчик видел недостатки Сережи Ивина, он акцентирует внимание, что привычка плохая, но не осуждает себя маленького – все совершают ошибки и учатся впоследствии на них, так маленький Коля вскоре разочаровался в своем идеале. Высокомерие Сергея иногда грузило и раздражало Николеньку, но он все же продолжал его любить: «Не могу передать, как поразил и пленил меня этот геройский поступок».
Николенька старался подражать взрослым, поэтому скрывал свою привязанность к Сергею – взрослому Коле кажется это забавным. Рассказчик осуждает себя за неосмотрительность, за предвзятое отношение к Иленьке Грап, тихому и доброму мальчику: «он мне казался таким презренным существом». Жестокая шутка, казавшаяся маленькому Коле забавной и вовсе не обидной, является предметом осуждения рассказчика. Тогда маленький Коля не подошел и не помог, «не защитил и не утешил его». Мы видим, что взрослый Коля осуждает себя маленького за слепую любовь к жестокому человеку: «Они произвели единственные темные пятна на страницах моих детских воспоминаний».
Во внутреннем монологе взрослый Николенька Иртемьев ругает Николеньку-Иртемьева ребенка: «Я решительно не могу объяснить себе жестокости своего поступка. Как я не подошел к нему, не защитил и не утешил его? Куда девалось чувство сострадания, заставлявшее меня, бывало, плакать навзрыд при виде выброшенного из гнезда галчонка или щенка, которого несут, чтобы кинуть за забор, или курицы, которую несет поваренок для супа?» Внутренний монолог взрослого Николеньки Иртемьева перерастает в убеждение, что любовь может сыграть с человеком злую шутку, и потому у его героя-резонера Платона Каратаева не «Совет да любовь», а только «в совете жить», а погубленная Любовью Анна Каренина бросается под поезд.
Сергей Ивин как кривое зеркало Николеньки
1. Ивин — бог с дурными привычками: алтарь детского обожания
Сергей Ивин для Николеньки — не просто друг, а проекция идеального «Я», которое мальчик хочет создать:

• Обожествление через мимикрию: Подражание миганию («останавливал глаза на одной точке») — ритуал поклонения, попытка «слиться» с кумиром. Как язычник копирует жесты идола, чтобы перенять его силу.
• Жертвенность как культ: «всем готов был для него пожертвовать» — слепая вера, где Ивин заменяет и Бога, и отца. Николенька видит в нём аристократического Христа, чьи «геройские поступки» (вроде прыжка через канаву) — чудеса новой религии.
• Слепота избранничества: Даже высокомерие Ивина кажется Николеньке «благородной гордостью». Как средневековые монахи, оправдывающие грехи святых, он превозносит недостатки: дурная привычка → «особая метка избранности».

2. Иленька Грап — жертва на алтаре ложного бога
Отношение к Иленьке — тень культа Ивина:

• Ритуальное унижение: Травля Грапа — пародия на «геройство» Сергея. Если Ивин побеждает воображаемых врагов, то Иленька — козёл отпущения, на котором испытывают силу.
• Предательство себя: Николенька, подражая Ивину, предаёт собственное сострадание («плакал навзрыд при виде выброшенного галчонка»). Это жертвоприношение: убивает часть души ради принадлежности к «кругу избранных».
• Тёмные пятна памяти — не раскаяние, а следы инициации. Как шрамы от бича в тайных культах, они напоминают: чтобы стать «мужчиной», надо пройти через жестокость.

3. Взрослый Николенька: исповедь перед разбитым алтарём
Рефлексия рассказчика — попытка разобрать храм ложного бога:

• Суд над собой: «Куда девалось чувство сострадания?» — вопрос не к Богу, а к тому мальчику, который променял доброту на милость кумира. Это процесс над собственной наивностью.
• Разоблачение идола: Осознание, что Ивин был «жестоким человеком» — крах всей детской мифологии. Сергей оказывается не богом, а глиняным идолом с трещиной.
• Парадокс памяти: Взрослый осуждает ребёнка, но оправдывает механизмы выживания. «Все совершают ошибки» — это не прощение, а признание: лабиринт взросления требует жертв, даже невинных.

4. Любовь-лабиринт: как слепота ведёт к прозрению
История с Ивиным — ключ к пониманию толстовской антропологии:

• Слепота как этап: Детская любовь — тренировка души, даже если объект недостоин. Как младенец учится ходить через падения, так Николенька учится любить через ошибки.
• Предательство как урок: Измена себе («не защитил и не утешил») становится первой трещиной в эгоцентризме. Только предав Иленьку, Николенька начинает видеть других.
• Боль как компас: «Тёмные пятна» памяти — не стыд, а точки роста. Они как узлы на дереве: отметины, без которых ствол не стал бы прочнее.

Заключение: когда боги оказываются людьми
Сергей Ивин нужен Николеньке, как Тесею нужен Минотавр — чтобы, пройдя через лабиринт обожания и разочарования, найти выход к себе. Взрослый рассказчик не просто кается — он строит новую этику, где любовь к ближнему начинается с победы над внутренним идолом.
Все мы в детстве создаём кумиров из случайных людей, а потом годами разбираем эти алтари. Толстой показывает: каждая разбитая статуя приближает нас к настоящему Богу, который в нас самих.
Как вид внутреннего монолога обозначим разговор с собой в присутствии слушателя, мнение которого на этот монолог никак не повлияет. Поток речи Платона Каратаева. «…Как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал». Он тут же забывал свою речь и вряд ли сознавал, что говорит. «Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова».
В шестнадцатой главе в третьем томе «Войны и мира» Берг лжет, он говорит не своими словами, а речами своего генерала, Толстой осуждает Берга, что тот говорит не так, как сам думает. Берг покупает принадлежности для Веры, безделушки, в это время требуется разгружать подводы, захламленные бессмысленными подарками, дабы оставить их для раненых. И только Наташа смогла добиться правды, смогла помочь людям. Не закричав бы на мать и отца: «Это гадость! Это мерзость!», никто бы не тронулся с места на помощь раненым. Сам на войне Толстой встретился с ложью, где начальство говорит свою правду солдатам, и они более не видят истины, они слепо верят верхушке и повинуются их словам, мнениям, потому что мало что проговаривают внутри себя. Таким образом реализм – это нравственная честность прежде всего с самим собой, она проявляется во внутренним монологе как проверка внешнего внутренним.
Внутренний монолог является незаменяемым приемом, способным вернуться в прошлое и узнать истоки принципов человека. Внутренний монолог заставляет думать и вспоминать не только автора, но и читателя.
Неясность внутренней речи Раскольникова имеет другую природу: Достоевский создает видимость оборванных фраз, разрозненных ассоциаций. Его герой вроде бы как бредит, но можно по этим ассоциациям воссоздать строгий строй мыслей – золотодобыча? Да это же Катерина Ивановна черпает из сонечкиного золотого сердца пищу для своей гордыни.
В произведении Хемингуэя «Старик и море» три образа повествователя: один из них – рассказчик, его суждения касаются детальных подробностей, порой он доходит до занудства; второй – профессиональный рыбак, задача которого несмотря ни на что доставить рыбу до берега; третий – образ эмоционального рыбака, человека, которого одолевают чувства, не разум.
Нас интересуют образы стариков-рыбаков и их внутренние монологи. На самом деле, оба образа – это две крайности одного человека, старика, две стороны, которые борются друг с другом на протяжении всего плавания. Неудача и неулов расстраивают старика, преданного эмоциям и чувствам, его неуспех, длящийся месяцами, угнетает рыбака: «Я рыбачил в глубинных местах целую неделю и ничего не поймал», однако в этот восемьдесят пятый раз – юбилейную дату – он все также верит в благосклонность моря и его обитателей. Отсутствие улова, следовательно и денежных средств, не убивают профессионального рыбака, который понимает, что живет ради рыбалки и его призвание – долгие часы нахождение в открытом море: «Конечно, хорошо, когда человеку везет. Но я предпочитаю быть точным в моем деле. А когда счастье придет, я буду к нему готов». Этот человек – профессионал своего дела: «…его лески. У него они всегда уходили в воду прямее, чем у других рыбаков, и рыбу на разных глубинах ожидала в темноте приманка на том самом месте, которое он для нее определил», но и, как любое другое живое разумное существо, его одолевают чувства.
Рассуждения «рыбака-профессионала» лаконичны, кратки и сухи, в них нет чувств, для старика они служат толчком к действиям, к чистой голове, занятой лишь своим делом – процессом рыбалки: «Почуяла добычу. Не просто кружит», «Крупная золотая макрель». Мысли же эмоционального рыбака схожи с мыслями мечтателя-романтика, «этот рыбак» всячески отдается воспоминаниям и явно отвлекается от дела. Но нельзя сказать, что один из стариков лишний, это будет ложью: каждый из них помогает рыбаку. Да, «рыбак-профессионал» держит старика начеку, с трезвым умом, но «рыбак-мечтатель» помогает забыть боль, усталость и голод, он заменяет старику собеседника, ведь в море рядом с ним нет никого, одинокий старик среди открытого океана может довольствоваться лишь внутренней беседой, он позволяет старику на минуту окунуться в воспоминания, уйти от реальности и погрузиться в размышления, что служит для него некой перезагрузкой, выйти из которой помогает «рыбак-профессионал»: «Если бы кто-нибудь послушал, как я разговариваю сам с собой, он решил бы, что я спятил». Они подобны двум «спутникам» каждого человека на пути, где один вечно сомневается, а другой идет вперед, несмотря на преграды.
Внутренний монолог старика иногда находит компромисс, то есть две его стороны согласны: «Ешь, рыба. Ешь. Ну, ешь же, пожалуйста», «Поворотись еще разок. Понюхай…Не стесняйся, рыба. Ешь, прошу тебя». И «рыбак-профессионал», и «рыбак-мечтатель» соглашаются друг с другом, что был бы рядом его мальчик – была бы и помощь и поддержка, были бы отрада для души и необходимые руки и мысли еще одного рыбака: «Жаль, что со мной нет мальчика», «Эх, был бы со мной мальчик», эта фраза постоянно повторяется, мысль о мальчике-помощнике преследует старика в течение всего его путешествия, он не отказывается от нее ни на секунду, но «рыбак-профессионал» не оставляет старика под властью чувств надолго, он принуждает рыбака оказаться вновь здесь, в лодке, где его дальнейшая судьба зависит только от него самого: «Но мальчика с тобой нет», «Ты можешь рассчитывать только на себя». Но и конфликт являются частой составляющей внутреннего монолога старика, именно конфликт служит дальнейшему исходу событий, резкому изменению в повествовании, и здесь уже зависит, кто именно одержит победу «рыбак-профессионал» или «рыбак-мечтатель».
«Рыбак-профессионал» и «рыбак -мечтатель» подобны взрослому и ребенку, где младший всегда задает тысячу вопросов, на что старший вынужден отвечать: «Почему львы – это самое лучшее, что у меня осталось», тогда взрослый отвечает: «Не надо думать, старик, отдохни тихонько, прислонясь к доскам, и ни о чем не думай».
«Старик и море» относится к числу произведений реализма: мы видим развитие героя, его изменения через другие образы, с помощью образов стариков, герой раскрывается как личность.
Итак, три рассказчика ведут повествование о поимке огромной рыбы: 1.автор-рассказчик, 2. персонаж, чья внутренняя речь – речь профессионала-рыбака, 3 внутренний голос, эмоциональный, расслабляющий, тот, с кем спорит второй голос.

Задание 1. Прочитайте рассказ «Старик и море» Хемингуэя. Выпишите внутренние монологи, классифицируя их по голосам 2 и 3. Будут ли к ним относиться разговоры с рыбой? Как вы думаете?
Образец:
Я рыбачил в глубинных местах целую неделю и ничего не поймал, – подумал старик. –
Сегодня я попытаю счастья там, где ходят стаи бонито и альбакоре. Вдруг там плавает и большая рыба?»(2)
«Хотел бы я, чтобы она заснула, тогда и я смогу заснуть и увидеть во сне львов, – подумал он. – Почему львы – это самое лучшее, что у меня осталось?» (3)
– Не надо думать, старик, – сказал он себе. – Отдыхай тихонько, прислонясь к доскам, и ни о чем не думай. Она сейчас трудится. Ты же пока трудись как можно меньше (2).
Верно ли, что благодаря внутренним монологам рассказчиком может стать персонаж?
Задание 2. Охарактеризуйте внутренние монологи-реплики Чичикова. Как Гоголь играет антитезой мертвое-живое? Что придает живости мертвецам?
Смотря долго на имена их, он умилился духом и, вздохнувши, произнес: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?» И глаза его невольно остановились на одной фамилии, это был известный Петр Савельев Неуважай-корыто, принадлежавший когда-то помещице Коробочке. Он опять не утерпел, чтоб не сказать: «Эх какой длинный, во всю строку разъехался! Мастер ли ты был или просто мужик, и какою смертью тебя прибрало? в кабаке ли или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз? Пробка Степан, плотник, трезвости примерной. А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушеной рыбы, а в мошне, чай, притаскивал всякой раз домой целковиков по сту, а может, и государственную зашивал в холстяные штаны или затыкал в сапог, — где тебя прибрало? Взмостился ли ты для большого прибытку под церковный купол, а может быть, и на крест потащился и, поскользнувшись оттуда с перекладины, шлепнулся оземь, и только какой-нибудь стоявший возле тебя дядя Михей, почесав рукою в затылке, примолвил: «Эх, Ваня, угораздило тебя!», а сам, подвязавшись веревкой, полез на твое место».