Не будет преувеличением сказать, что заглавие литературного творения — уже исповедание взглядов его создателя, первый и едва ли не самый выразительный штрих к портрету замысла. Подобно тому как в чертах лица угадывается душа человека, в названии книги проступает позиция автора, его сокровенный приговор действительности.
Возьмём, к примеру, «Реквием» Анны Ахматовой. Само слово, звучащее как погребальный звон, возвещает не просто скорбь, но, разумеется, память — неумолимую, священную память о жертвах сталинских репрессий. В нём слышится отголосок пушкинского «Моцарта и Сальери»: здесь тоже — противостояние гения и злодейства, где последнее оказывается несовместимым с подлинным творчеством, с самой сутью человеческого достоинства.
Или обратимся к «Капитанской дочке» Александра Пушкина. Почему не «Маша Миронова», ведь именно её образ пленяет нас чистотой и стойкостью? Нет, автор намеренно выделяет отца героини, капитана Миронова, — и в этом проявляется его глубокое уважение к человеку чести, к тому, кто хранит верность долгу даже перед лицом смерти. Капитанская дочка - звучит как ирония. Я в долгу перед дочерью капитана Миронова" - совсем иное звучание. Мы все в долгу перед смелыми и отважными людьми. Название становится незримым поклоном русскому офицерству, его негромкому, но неколебимому благородству.
«Горе от ума» Александра Грибоедова — разве не звучит оно как беспощадный диагноз обществу? В нём и сарказм, и горечь, и даже некая жалость к самому Чацкому — чудаку. Его язвительная речь - острые осколки, они ранят окружающих, но и сами разбиваются о стену непонимания. А если представить иное заглавие — «Горе уму»? Как мгновенно меняется оттенок: вместо обличения — сострадание, вместо приговора — вздох о тщетности одинокого разума.
В шукшинском «Хозяине бани и огорода» сквозит тонкая, почти невесёлая ирония. Перед нами человек, чья жизнь сведена к заботам о скромном хозяйстве, — он владеет лишь этим малым миром. Вглядимся пристальнее: разве не богаче его тот самый «бедняк», чей внутренний мир не умещается в границах огорода? Здесь название становится зеркалом, в котором отражается пустота мещанских устремлений.
«Обломов» Ивана Гончарова — в самом звучании этого имени больше теплоты, больше сочувствия, нежели в холодных рассуждениях Штольца. Заглавие не клеймит, а скорее вопрошает: что есть обломовщина — порок или болезнь эпохи? А тольцовщина, волковщина, пенковщина, тарантьевщина? Да, положительные герои часто шибаются, их ошибки роковые (в отличие от отрицательных героев, которые не ошибаются никогда) Заглавие приглашает к размышлению, к попытке понять ту тихую, тягучую грусть, что окутала жизнь поколения.
«Слово о полку Игореве» — примечательно, что автор выделяет не князя, а его полк. В этом — весь смысл: не личная слава, а общерусское дело, не индивидуализм, а единство. Название становится гимном коллективной доблести, напоминанием о том, что история творится не одиночками, а народом.
«Медный всадник» Пушкина — разве не читается в нём отношение поэта к государству, к этой грозной, холодной силе, что подавляет частное счастье во имя великих замыслов? Название словно застывает между восхищением и тревогой, между признанием величия и болью за растоптанную судьбу маленького человека.
В наши дни броское заглавие нередко становится ключом к коммерческому успеху. Однако и старинные названия, подобные «Жизни есть сон» или «Недорослю», продолжают жить в памяти поколений — и в этом можно усмотреть своего рода «рекламу на века», где ценность определяется не маркетингом, а глубиной мысли.
Гоголевская «Шинель» — как много сказано одним этим словом! Для Акакия Акакиевича шинель поначалу лишь защита от стужи, но вот она и «идея‑фикс», призрачная надежда на признание, на обретение значимости. Её утрата — не просто потеря вещи, но крушение личности, растворение в безмолвной пустоте. После неё остаются лишь перья и листы бумаги — жалкие останки той мечты, что на миг согрела его существование.
А в «Носе» тот же Гоголь превращает часть тела в самостоятельный персонаж, в гротескный символ карьерных амбиций. Нос, отделяясь от хозяина, словно пародирует саму идею восхождения по служебной лестнице: если даже орган лица стремится к повышению, то куда же движется мир? Здесь фантастика становится зеркалом реальности, а название — ключом к пониманию этой горькой сатиры на человеческую суетность.
Так, за каждым заглавием — целый мир, целая философия. И порой достаточно лишь вслушаться в звучание названия, чтобы уловить тихий, но настойчивый голос автора, говорящий с нами сквозь века.

Иногда название следует сопоставить с другим автором - так мы сможем подойти к позиции автора вплотную. Как "Господа Головлевы" продолжают тему "Господа Молчалины"? - рассмотреть грибоедовские аспекты в "господах Головлевых" - Страх и Лицемерие. Как они ведут к деградации и образуют замкнутый круг.