Образ и символ вместо рассказчика и героя. "Война и мир"

Гофман ведет повествование от лица кота Мура - это романтическая традиция. Здесь автор смотрит на мир через призму кошачей жизни. Прием остранения. Мы читаем это с улыбкой, ясно, что автор вне этого повествователя:
"Вблизи от меня из слухового окна тихонько, не торопясь, вышло милое создание -- о, если бы я только мог описать прекрасную! Она была одета в белое платье и только ее прелестный лоб был украшен маленькой шапочкой из черного бархата; равным образом на ее ножках были надеты черные чулочки. В чудных обворожительных глазах изумрудного цвета сверкал приветный огонек. Нежные движения тонких остроконечных ушей заставляли догадываться, что в этой красоте живет добродетель и разум, а в волнообразном трепете хвоста сказывалась благородная грация и привлекательная женственность.
Милое дитя, по-видимому, не заметило меня, оно взглянуло на солнце, зажмурилось и чихнуло. О, этот звук мгновенно наполнил меня сладостным трепетом, мой пульс забился сильнее, кровь закипела в моих жилах, сердце мое расширилось и готово было разорваться, неизъяснимая блаженная мука, почти лишавшая меня самообладания, вылилась, наконец, в долгом, протяжном "мяу"".


Данный феномен - образ и символ вмесмы наблюдаем часто в постмодернизме. Рассказчиком становится вампир, оборотень, клоп, но это автометафора, автор видит таким себя - словом, меняется сама идея повествования.

Булгаков в "Собачьем сердце" дал идею перевести внутренний монолог собаки Шарика в общирный нарратив, и эта идея нашла свое воплощение у других писателей. Булгаков делает этот ход как искусный драматург, где реплика в сторону выросла до уровня повествования, завязки. Следовательно, подобный прием создает произведения эпо-драмы, эпическо-драматических.

Абстракция в современном искусстве, напитавшись идеями кубистов, дошла до своего логического и неизбежного конца: ни один из героев не есть традиционный герой как человек, он непременно включает в себя качества сверхсущества.
В современной литературе образ-символ оборотня как обладателя сверхспособностей и при этом не зла, а напротив, представлен у Сергея Алексеева в «Волчьей хватке». Герой-воин религиозного отряда войска Сергия Радонежского предстает в волчьей шкуре. Мы помним иконы с образом Сергия, который разговаривает с дикими зверями, птицами. Сергия Радонежского с медведем, волками мы видим и на картинах М. Нестерова, А.Простева, С.Ерошкина.
Через данный экфразис возник образ воина- оборотня с нечеловеческими способностями, умеющего и воскрешать умерших, и бороться с врагом. И, разумеется, абстрагироваться от действительности, избавляться от земного на тренажере, условно названном Правило.
«То, что монах достигал постами и молитвами, поединщик получал за счет энергии пространства, напитываясь ею и равномерно распределяя по всему скелету, в точности повторяя магнитные силовые линии. Через некоторое время воздух, соприкасаясь с телом, начинал светиться, образуя контурную ауру, и когда она, увеличиваясь, образовывала овальный кокон, араке резко отталкивался всей плоскостью тела от опоры и взлетал, несомый противовесами» .
В момент полной прострации в сознании возникает единственная фраза «Я- волк» . Читатели видят в этом русскую идентичность, хотя через экфрасис иконы мы видим здесь столь же постоянную, как и у Пелевина, описывающую суть творческой энергии, приближающей автора к созданию образа-мифологемы, мистику – без фантастики, следовательно, это можно рассматривать как переданную в образах и сюжете автометафору. Автор видит себя как творческую личность через послушного Сергию Радонежскому, его божественному слову, волка, животного, оборотня. Его читатели могут счесть и злом – волк-таки, оборотень. Но он писатель, сознающий себя в творчестве как волка. Но, разумеется, читатели видят в этом нечто большее, описанное Алексеевым Правило уже стало тренажером у молодых людей- отключаться там не получается, но позвоночник выпрямляет. Однако сверхспособности оно вряд ли восстановит, символический русич-рассказчик в библейской традиции рассказывает былинную историю: «Это был шок для противника, когда один Сергиев воин дрался с тремя-четырьмя десятками пеших и конных врагов и был неостановим ни саблей, ни ударом копья или пущеной стрелой. Они в буквальном смысле прорубали в рядах монголов одновременно тысячу дорог, по которым потом устремлялись оставшиеся в живых княжеские дружинники, и страшны были своей неуязвимостью. Почти не имея доспехов — широкие пояса да железные бляхи, прикрывающие сердце — араксы невероятным образом уворачивались от смерти и поражали воображение не только противника; свои взирали с удивлением и страхом, ибо чудилось, что это не засадный полк вышел из дубравы — десница Господня, спустившись с небес, разит поганых». Тайна существования осадного полка столь же крепка, как у Пелевина тайна заговора искусства – на самом деле все на поверхности: один на передовой того самого заговора искусства, успешный постмодернист, на виду у всех, о нем пишет весь мир, теоретизирует, диссертации о его творчестве выходят одна за одной – второй как бы в засаде – его первая волна успеха сменяется другой волной, но поклонники как толстовцы в свое время, хотят лишь книг и чураются теоретизировать. Что касается личностей авторов, то обоих трудно назвать публичными персонами.
А вот автометафора оборотень-лис очень далека от Сергия Радонежского – нет упоминания в житии о столь хитром животном, вряд ли они, лисы, вообще могли быть в полку, в некоем воинстве. Пелевин пишет: «лисы очень эгоистичны и не в состоянии на долгий срок договориться друг с другом о чем-нибудь, кроме совместной охоты на английских аристократов». К тому же невмешательство в дела истории их принцип. Волки вмешиваются, и по очень большой просьбе могут даже воскрешать мертвых. При этом ворча, что будет хуже и сообщая, что смерть была угодна Богу. Мертвые в рамках автометафоры – давно забытые мифологемы. Иногда они воскрешенные, могут еще какое-то время жить, но не долго и уже в последний раз. Алексеев вернул жизнь язычеству, но это уже последняя его жизнь. После Алексеева о языческих персонажах писать можно будет, но не в рамках живых сюжетов – тема исчерпана.
Так Толкиен дал новую жизнь эльфам и гномам, но увы, последнюю.