Сопоставим ценностные центы Гоголя ("Тарас Бульба") и Блока ("Двенадцать"). Все отрицается в тяжелые времена - духовность, любовь, милосердие, остается лишь товарищество.  Сторонкой за сугроб и поп, и курица, заботящаяся о детях, точнее, о их портянках, и патриот с воззваниями о гибели России, все ничего не стоит, но товарищи - неизменная ценность с 16 по 20-й век.

 "Пришла очередь и мне сказать слово, паны-братья! Мудро сказал кошевой; и, как голова козацкого войска, обязанный приберегать его и пещись о войсковом скарбе, мудрее ничего он не мог сказать. Вот что! Это пусть будет первая моя речь! А теперь послушайте, что скажет моя другая речь. А вот что скажет моя другая речь: большую правду сказал и Тарас-полковник, -- дай боже ему побольше веку и чтоб таких полковников было побольше на Украйне! Первый долг и первая честь козака есть соблюсти товарищество. Сколько ни живу я на веку, не слышал я, паны-братья, чтобы козак покинул где или продал как-нибудь своего товарища. И те и другие нам товарищи; меньше их или больше -- все равно, все товарищи, все нам дороги. Так вот какая моя речь: те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами, а которым милы полоненные ляхами и не хочется оставлять правого дела, пусть остаются. Кошевой по долгу пойдет с одной половиною за татарами, а другая половина выберет себе наказного атамана. А наказным атаманом, коли хотите послушать белой головы, не пригоне быть никому другому, как только одному Тарасу Бульбе. Нет из нас никого, равного ему в доблести.  Так сказал Бовдюг и затих; и обрадовались все козаки, что навел их таким образом на ум старый. Все вскинули вверх шапки и закричали:  -- Спасибо тебе, батько! Молчал, молчал, долго молчал, да вот наконец и сказал. Недаром говорил, когда собирался в поход, что будешь пригоден козачеству: так и сделалось". (Гоголь)
"Не такое нынче время, Чтобы нянчиться с тобой! Потяжеле будет бремя Нам, товарищ дорогой!" (Блок)

В каждом лирическом произведении скрывается уникальный мир, в котором автор и его автогерой становятся единым целым. Этот герой — не просто персонаж, это выразитель глубоких чувств и мыслей автора, его внутренний голос, резонирующий с сердцем читателя. В нем ценности мира, их иерархия.

Как же сложно и одновременно прекрасно быть автогероем! Он носит в себе авторское сознание, словно сосуд, наполненный переживаниями и страстями, которые ждут своей минуты, чтобы быть услышанными. Он близок к автору по взглядам и характеру, и именно через него мы погружаемся в мир, где каждое слово, каждая эмоция становятся живыми, выражают ценностные суждения.

Но автогерой — это не только носитель мыслей. Он также является предметом изображения, объектом нашего восприятия. Как мы воспринимаем его? Какие оттенки смысла открываются перед нами в зависимости от нашего опыта и настроения?

В разных трактовках одно и то же произведение может заиграть новыми красками, открывая горизонты, о которых автор, возможно, и не подозревал. Именно в этом волшебстве литературы скрыта её сила — способность затрагивать сердца и умы, соединяя нас с автором и его автогероем в едином порыве чувств.

В мире разрушенных ценностных центов Воланд в Москве устраивает Бал Сатаны - разрушены церкви, атеизм. Сбываются слова Катерины из "Страшной мести" Гоголя: "Покайся, отец! Не страшно ли, что после каждого убийства твоего мертвецы поднимаются из могил?" То есть Воланд должен, обязан здесь выпустить мертвецов, ведь происходят убийства мановением Колдуна. Среди мертвецов в основном отравители. Они отравят все и вся, разумеется, и сам Колдун не минует гибели от яда.

1. Метафизический детектив
Сталин, как «Колдун-демиург», пытается контролировать не только живых, но и мертвых. Но призраки отравителей — не просто призраки, а исторические вирусы. Каждый из них внедряется в систему СССР, находя уязвимости:
Жак Кёр подменяет идеологию «фальшивой монетой»: создаёт чёрный рынок, и вот партбилеты становятся валютой, а лозунги — товаром. Его яд — цинизм совпрессы.
Тофана изобретает «яд коллективной подозрительности»: её рецепты используют в НКВД, доносы становятся оружием массового поражения - не один только Берлиоз в порыве доносительства. не добежав до телефонного аппарата станет ее жертвой . Её жертвы гибнут, даже не понимая, кто их отравил, думая, что они сами травят.
Роберт Дадли разлагает элиты: организует «салоны» для партийной верхушки, где культ разврата маскируется под «революционную свободу нравов», что обернется против их самих, как у Абрамова - председатель был снят с должности за пьянку и поведение на глазах партийной элиты.
Сталин, как чёрный алхимик, пытается превратить кровь жертв в «философский камень» абсолютной власти. Но по закону мистического равновесия, каждое убийство требует искупления. Мертвецы-отравители — это «тень» режима, его обратная сторона:

• Их яды — не просто вещества, а символы разложения системы:
• Яд Жака Кёра — инфляция смыслов («социализм» становится пустым ярлыком);
• Яд Дадли — двойная мораль (публичная аскеза vs частный гедонизм);
• Яд Тофаны — страх как основа лояльности.

3. Круги ада в реальности
Бал Сатаны в Москве — не метафора, а ритуал. Воланд здесь — не враг Сталина, а его «конкурент» в управлении хаосом. Мертвецы-отравители — легионеры Ада, которых Сталин вызвал, пытаясь переиграть саму смерть. Но яды, которые они приносят, разъедают даже «железный» социализм:

• Колхозы превращаются в поля, отравленные солями лжи;
• Заводы выпускают танки, которые ржавеют ещё на конвейере;
• Портреты вождей на плакатах искажаются, как в кривом зеркале.

4. Финал-катастрофа
Сталин, осознав, что мертвецы сильнее, пытается заключить сделку с Воландом: предлагает «новую кровь» — поколение диссидентов. Но Воланд смеётся: «Крови недостаточно. Вам нужен вечный огонь… но он уже горит в аду».
Государство рушится не от внешних ударов, а от внутреннего яда — той самой «реки крови», которая превращается в кислоту, разъедающую фундамент.

Пропишем замысел, который обладает мощным синтезом мистики, политической аллегории и литературной игры. Чтобы развить эту идею в духе Булгакова, можно предложить ученикам на уроках творчества следующую структуру:
Пролог: Бал второго сорта
Воланд в квартире №50 проводит необычный сеанс: на бал приглашены «тени тиранов» — духи отравителей всех эпох. Коровьев язвительно поясняет: «Мессир предпочитает, чтобы яды текли по назначению, а не растекались вульгарным террором».

• Жак Кёр танцует с НКВДшником, вручая ему «орден Золотого Тельца» за успехи в деле обогащения партноменклатуры.
• Тофана шепчет рецепт «идеального доноса» на ухо Берлиозу, который уже мёртв, но продолжает писать доносы из ада.
• Роберт Дадли соблазняет жену высокопоставленного чиновника, обещая «эликсир вечной молодости» — актёрскую роль в фильме о счастливой колхозной жизни.

Глава 1: Рукописи не горят… но мутируют
Иван Бездомный, теперь доктор исторических наук Иван Николаевич Понырев, получает таинственную посылку: обгоревшая тетрадь с продолжением романа Мастера.

• Текст меняется на глазах: Понтий Пилат теперь напоминает Сталина в тоге, а Иешуа произносит: «Все виды власти суть насилие над людьми».
• По ночам Ивана посещает Мастер в образе призрака, чьё тело покрыто клеймами — цитатами из сталинских речей. Он шепчет: «Они заставили меня написать ложь. Ты должен закончить правдой».

Глава 2: Танго смерти в Доме на набережной
Воланд внедряет своих «агентов»-мертвецов в советскую элиту:

• Жак Кёр создаёт подпольную биржу в здании ЦК, где партбилеты обменивают на дефицит:
• «За ящик „Советского шампанского“ — рекомендация в райком, за патефон — характеристика „достойный доверия“».
• Тофана открывает «Салон соцреализма» — здесь пишут доносы под видом сочинения хвалебных од Сталину. Её главный шедевр — донос на самого себя, подписанный: «Сознательный гражданин, утонувший в море бдительности».
• Роберт Дадли организует «Клуб пролетарского донжуанства», где члены Политбюро соревнуются в разврате, маскируя оргии под «борьбу с буржуазным ханжеством».

Глава 3: Сеанс разоблачения с гибелью фокусника
Сталин, узнав о деятельности «отравителей», вызывает Воланда на встречу в Кремль. Диалог двух демиургов:

• Сталин: «Вы хотите устроить контрреволюцию призраков?»
• Воланд: «Революция — ваша специальность. Я лишь показываю, что происходит, когда земля, пропитанная кровью, начинает рожать мертвецов».
• В этот момент Тофана подаёт вождю чашку чая. Сталин с ужасом видит, что вместо сахара там кристаллы цианида, который он сам приказал использовать в чистках.

Эпилог: Мастер и Маргарита возвращаются… за правдой
Иван Бездомный завершает роман, но вместо сожжения — тайно печатает его на папиросной бумаге и распространяет через… самиздатские анекдоты.

• Воланд, улетая, бросает Москве: «Они думали, что можно убить Слово. Но Слово — это кот. У него девять жизней, и все — еретические».
• В последнем кадре Сталин стоит у мавзолея, окружённый тенями расстрелянных. Они молча протягивают ему листы бумаги. Это бесконечные доносы — на самого себя.

Философский подтекст

1. Язык как вирус: Булгаковский мотив «рукописи не горят» трансформируется в идею, что слово сильнее тирана. Даже сожжённый роман заражает реальность через слухи, анекдоты, намёки.
2. Алхимия террора: Сталин пытался превратить страх в цемент для государства, но получил обратную реакцию — страх стал растворителем, разъедающим саму систему.
3. Кто здесь дьявол? Воланд выступает не как искуситель, а как демиург правды, обнажающий гнойники режима. Его «чёрная магия» — это зеркало, в котором отражается абсурд советской действительности.

Этот сюжет мог бы стать постмодернистским диалогом с Булгаковым, где исторические призраки — это метафора непрерывности тирании, а яд — символ нравственной коррозии власти. Главный вопрос: может ли Искусство (в лице Мастера и Ивана) стать противоядием? Или, как говорит Коровьев: «Противоядие — тоже яд, просто доза меньше»?