I'm available for business trips to other cities for projects lasting a month or longer.
Отражение читателя в произведении - читательская рецепция
Читательская рецепция
"Он предвидел нас, пишущих в его память:
Через столько-то, столько-то лет
— словом, не выживу —
с голода сдохну ль,
стану ль под пистолет —
меня,
сегодняшнего рыжего,
профессора разучат до последних иот,
как,
когда,
где явлен.
Будет
с кафедры лобастый идиот
что-то молоть о богодьяволе.
Склонится толпа,
лебезяща,
суетна.
Даже не узнаете —
я не я:
облысевшую голову разрисует она
в рога или в сияния.
Каждая курсистка,
прежде чем лечь,
она
не забудет над стихами моими замлеть.
Следовательно, человеку, размышляющему теперь о Маяковском, представляется самому определить — кто он такой: «профессор» ли, «лобастый идиот», представитель суетной толпы или просто девушка-курсистка. Но поэт скучал не о профессорах и не об идиотах; он хотел все богатства, все великолепие своей души и самое свое бессмертие отдать «за одно только слово ласковое, человечье». Поэт нуждался в человеке, в истинном человеке, способном понять миссию поэта и его достоинство, утвержденное на внутреннем ощущении собственного гения. «Одно только слово ласковое, человечье» — не было бы принято поэтом, если бы это слово было произнесено лишь как утешение, как снисхождение к несчастному бедняку: это слово должно быть осмыслено полным пониманием значения и духа поэта, оно не должно быть обесценено ничтожеством жалости или воплем беспомощного сочувствия.
(А.Платонов о Маяковском)
Писатели часто сами читатели. Таковым был Андрей Платонов. В Маяковском его поражал пророческий дар. В Пушкине его поражала "универсальная, мужрая и мужественная человечность". Все это можно назвать саморефлексия. Ведь и произведения Платонова именно таковы.
Читательская рецепция Мережковского на Дон Кихота
После статьи Тургенева "Гамлет и Дон Кихот" появилось много "Гамлетов". Никто не хотел быть Дон Кихотом. Стихотворение Дмитрия Мережковского о Дон Кихоте было создано в период глубокого увлечения автора не только Тургеневым, но и религиозной философией и идеей «третьего Завета». В конце XIX — начале XX века Мережковский формирует свою концепцию «богочеловечества», в которой нет места пошлости. В рамках критики мертвечины и пошлости он пишет статью "Гоголь и черт", а Дон Кихот у него становится символом духовного искателя — человека, переживающего трагический разрыв между идеалом и реальностью, между духом и плотью.
Это сильно отличается от образа Дон Кихота у Сервантеса, где герой — скорее комичная фигура, старик, потерявший связь с реальностью и живущий в мире рыцарских иллюзий. которому впоследствии стыдно за свои подвиги. Мережковскому не стыдно носить костюм Дон Кихота и быть им.
У Сервантеса Дон Кихот — пародия и сатира на романтические идеалы, вызывающая улыбку или жалость. В поэме Мережковского он — мученик духа, пророк, чьё «безумие» — признак духовного прозрения, опережающего время, превращающий героя в трагическую фигуру, страдающего за будущее человечества.
Интерпретация Мережковским образа Дон Кихота представляет собой уникальное переосмысление классического персонажа. В отличие от Сервантеса, который создал комическую фигуру, потерявшего рассудок идальго, Мережковский видит в герое носителя высоких идеалов и духовного начала.
Центральная идея интерпретации Мережковского заключается в том, что Дон Кихот становится символом средневекового идеализма. Поэт подчеркивает наивность героя, но одновременно возводит его веру в любовь и справедливость в некий идеал. В стихотворении Дон Кихот предстает как проповедник и идеолог, что не свойственно герою Сервантеса.
Художественное воплощение образа в стихотворении Мережковского характеризуется несколькими важными чертами. Во-первых, это торжественность и возвышенность стиля, использование высокой лексики (“гимн победный”, “угнетенный народ”). Во-вторых, автор создает галерею портретов сельских обывателей, через взаимодействие с которыми раскрывается сущность героя.
Трагичность образа проявляется в отчужденности героя от реальности. Окружающие – от пастора до крестьянских детей – не понимают и осмеивают Дон Кихота. Однако Мережковский ставит под сомнение превосходство этих “здравомыслящих людей” над чудаковатым рыцарем, задавая риторический вопрос: “Разумнее ли их те, кто смеется над ними?”
Духовное преображение героя происходит в заключительных строках стихотворения. Дон Кихот обретает черты святости, его облик описывается через эпитеты “кроткий лик”, “детская доброта”, “улыбка нежная”. Герой поднимается до уровня пророков и поэтов, которым в философской системе символистов отводилась роль спасителей мира через искусство.
Символистская трактовка образа Дон Кихота у Мережковского тесно связана с ведущими темами Серебряного века – Бога, искусства и творчества. Поэт в изображении Мережковского близок к пушкинской концепции пророка – это просветитель и проповедник гуманизма, милосердия и добра.
Таким образом, Мережковский создает многогранный образ Дон Кихота, в котором сочетаются комичность и трагичность, ирония и восхищение. Его интерпретация отражает извечную трагедию поэта в мире обывателей, его одиночество и отчужденность, но одновременно подчеркивает величие духовного поиска и верность идеалам.
Традиционное прочтение образа Санчо Пансы в романе Сервантеса представляет его как воплощение здравого смысла и народной мудрости. В отличие от окружающих обывателей, которые лишь потешаются над Дон Кихотом, Санчо искренне верит в своего господина, следуя за ним несмотря на все абсурдность происходящего. Его знаменитая формула “верую, ибо абсурдно” становится основой их взаимоотношений.
Мережковский переосмысливает этот образ, превращая его в символ “низшего” начала человеческой природы. Если в романе Сервантеса Санчо выступает как противовес идеализму Дон Кихота, то у Мережковского он становится отражением внутреннего конфликта главного героя между духовным и материальным.
Санхо Панца едет рядом; Гордый вид его серьезен: Как прилично копьеносцу, Он величествен и грозен.
«Величественным и грозным копьеносцем» Санчо Панса предстает лишь воображении своего господина, что подчеркивается авторской иронией.
Противопоставление двух начал в образе Санчо приобретает особую глубину. С одной стороны, он воплощает плотские желания и земные привязанности, с другой – его приземленность неразрывно связана с духовным поиском. Мережковский показывает, что материальное начало может быть связано с идеей счастья, что создает дополнительный смысловой пласт в понимании конфликта в тексте. И поэтому Санча Панса настолько серьезен.
Философская концепция Мережковского видит в Санчо не просто слугу, а отражение той части человеческой природы, которая стремится к земным благам. Однако поэт подчеркивает, что даже эти “низшие” стремления могут быть направлены к высшему идеалу, что делает образ Санчо более сложным и противоречивым.
Символическое значение образа Санчо в стихотворении заключается в том, что он становится воплощением той части человеческой души, которая ищет счастья в простых земных радостях. При этом его вера в Дон Кихота показывает, что даже приземленный человек способен подняться до высших идеалов, что отражает одну из ключевых идей Мережковского о возможности соединения духовного и материального начал.
Таким образом, образ Санчо Пансы в интерпретации Мережковского приобретает новое звучание, становясь не просто комическим персонажем, а символом внутреннего конфликта человека между земным и духовным, между материальным и идеальным, что отражает философские искания поэта в контексте его концепции “богочеловечества”..
Авторская позиция у Мережковского заметно отличается от позиции Сервантеса. Если Сервантес смотрит на героя с иронией и сдержанной грустью, дистанцируясь от его безумия, то Мережковский полностью на стороне Дон Кихота. Он отождествляет себя с героем, делает его символом нового духовного мира. Повествование ведётся голосом пророка, а не насмешника.
Религиозно-философская основа поэмы формирует центральный конфликт — борьбу между духом и плотью, идеалом и реальностью, новой верой и старым миром. Дон Кихот переживает внутреннее раздвоение, что выражается в символах — мельницы как образ ложной реальности, шлем и копьё как символы рацарства с его верой и жертвенностью. Композиция поэмы строится кольцевым образом с элементами мистерии и духовного возрастания, а сюжет развивается не в привычном линейном времени, а в метафизическом измерении внутреннего мира героя.
Ключевые образы — Дон Кихот как пророк, Дульсинея как символ Вечной Женственности, Санчо Панса как плоть — связаны и создают глубокую символическую ткань произведения. Пространство поэмы трансформируется от внешнего странствия к внутреннему духовному поиску, а голос автора ощущается как голос пророка.
Философские мотивы поэмы — сочетание идей богочеловечества, страдания как пути к просветлению и жертвы — близки философским течениям конца XIX — начала XX века, включая учения Соловьёва и Розанова. При этом Мережковский противопоставляет свою концепцию духу нигилизма и материализма, актуальному в его время.
Реакция современников на поэму была предсказуемой – это автометафора Мережковского. Многие критики и литераторы считали религиозно-философский замысел слишком претенциозным и тяжеловесным, а образ Дон Кихота — слишком идеализированным и далёким от реального человеческого опыта. Тем не менее символисты восприняли произведение как важное и новаторское явление, видя в нём предвестие нового искусства, которое должно объединить мистику и философию. «Мережковский-поэт неотделим от Мережковского-критика и мыслителя. Его романы, драмы, стихи говорят о том же, о чем его исследования, статьи и фельетоны. «Символы» развивают мысли «Вечных Спутников», «Юлиан» и «Леонардо» воплощают в образах идеи книги о «Толстом и Достоевском», «Павел» и «Александр I и декабристы» дают предпосылки к тем выводам, которые изложены Мережковским на столбцах «Речи» и «Русского Слова». Поэзия Мережковского — не ряд разрозненных стихотворений, подсказанных случайностями жизни, каковы, напр., стихи его сверстника, настоящего, прирожденного поэта, К. Фофанова. Поэзия Мережковского не импровизация, а развитие в стихах определенных идей, и ряд сборников его стихов кажутся стройными вехами пройденного им пути» (В.Брюсов).
Поэт Александр Блок высоко оценивал стремление Мережковского к религиозному синтезу, видя в стихотворении глубокий духовный поиск и попытку возродить утраченные ценности. С другой стороны, критики, склонные к реалистическим традициям, скептически относились к мистическому тону произведения и его аллегорической насыщенности.
Таким образом, стихотворение Мережковского является сложной читательской рефлексией. Это отражает и сложность образа Дон Кихота, который у Мережковского — не просто герой старой рыцарской саги, а пророк новой эпохи, не вписывающийся в привычные рамки и вызывающий разные эмоции у читателей и критиков.
Д. С. Мережковский: «Есть идеи, образы, великие для этой эпохи, когда они родились, но мало-помалу теряющие свою жизненность, подверженные дряхлости и умиранию; они засыпаются наслоениями последующих цивилизаций и исчезают в них, как развалины древних городов в недрах земли. Есть другие образы, жизнь которых связана с жизнью всего человечества; они поднимаются и растут вместе с ним – это не мертвые развалины, а вечно живые деревья, которые растут вместе с уровнем земли. Прометей, Дон Жуан, Фауст, Гамлет – образы эти сделались частью человеческого духа, с ним они живут и умрут только с ним. Дон-Кихот принадлежит к таким спутникам человечества. Исчерпать его содержание невозможно, потому что он еще не закончен, он еще развивается вместе с нами, и уловить его нельзя, как собственную тень».
После статьи Тургенева "Гамлет и Дон Кихот" появилось много "Гамлетов". Никто не хотел быть Дон Кихотом. Стихотворение Дмитрия Мережковского о Дон Кихоте было создано в период глубокого увлечения автора не только Тургеневым, но и религиозной философией и идеей «третьего Завета». В конце XIX — начале XX века Мережковский формирует свою концепцию «богочеловечества», в которой нет места пошлости. В рамках критики мертвечины и пошлости он пишет статью "Гоголь и черт", а Дон Кихот у него становится символом духовного искателя — человека, переживающего трагический разрыв между идеалом и реальностью, между духом и плотью.
Это сильно отличается от образа Дон Кихота у Сервантеса, где герой — скорее комичная фигура, старик, потерявший связь с реальностью и живущий в мире рыцарских иллюзий. которому впоследствии стыдно за свои подвиги. Мережковскому не стыдно носить костюм Дон Кихота и быть им.
У Сервантеса Дон Кихот — пародия и сатира на романтические идеалы, вызывающая улыбку или жалость. В поэме Мережковского он — мученик духа, пророк, чьё «безумие» — признак духовного прозрения, опережающего время, превращающий героя в трагическую фигуру, страдающего за будущее человечества.
Интерпретация Мережковским образа Дон Кихота представляет собой уникальное переосмысление классического персонажа. В отличие от Сервантеса, который создал комическую фигуру, потерявшего рассудок идальго, Мережковский видит в герое носителя высоких идеалов и духовного начала.
Центральная идея интерпретации Мережковского заключается в том, что Дон Кихот становится символом средневекового идеализма. Поэт подчеркивает наивность героя, но одновременно возводит его веру в любовь и справедливость в некий идеал. В стихотворении Дон Кихот предстает как проповедник и идеолог, что не свойственно герою Сервантеса.
Художественное воплощение образа в стихотворении Мережковского характеризуется несколькими важными чертами. Во-первых, это торжественность и возвышенность стиля, использование высокой лексики (“гимн победный”, “угнетенный народ”). Во-вторых, автор создает галерею портретов сельских обывателей, через взаимодействие с которыми раскрывается сущность героя.
Трагичность образа проявляется в отчужденности героя от реальности. Окружающие – от пастора до крестьянских детей – не понимают и осмеивают Дон Кихота. Однако Мережковский ставит под сомнение превосходство этих “здравомыслящих людей” над чудаковатым рыцарем, задавая риторический вопрос: “Разумнее ли их те, кто смеется над ними?”
Духовное преображение героя происходит в заключительных строках стихотворения. Дон Кихот обретает черты святости, его облик описывается через эпитеты “кроткий лик”, “детская доброта”, “улыбка нежная”. Герой поднимается до уровня пророков и поэтов, которым в философской системе символистов отводилась роль спасителей мира через искусство.
Символистская трактовка образа Дон Кихота у Мережковского тесно связана с ведущими темами Серебряного века – Бога, искусства и творчества. Поэт в изображении Мережковского близок к пушкинской концепции пророка – это просветитель и проповедник гуманизма, милосердия и добра.
Таким образом, Мережковский создает многогранный образ Дон Кихота, в котором сочетаются комичность и трагичность, ирония и восхищение. Его интерпретация отражает извечную трагедию поэта в мире обывателей, его одиночество и отчужденность, но одновременно подчеркивает величие духовного поиска и верность идеалам.
Традиционное прочтение образа Санчо Пансы в романе Сервантеса представляет его как воплощение здравого смысла и народной мудрости. В отличие от окружающих обывателей, которые лишь потешаются над Дон Кихотом, Санчо искренне верит в своего господина, следуя за ним несмотря на все абсурдность происходящего. Его знаменитая формула “верую, ибо абсурдно” становится основой их взаимоотношений.
Мережковский переосмысливает этот образ, превращая его в символ “низшего” начала человеческой природы. Если в романе Сервантеса Санчо выступает как противовес идеализму Дон Кихота, то у Мережковского он становится отражением внутреннего конфликта главного героя между духовным и материальным.
Санхо Панца едет рядом; Гордый вид его серьезен: Как прилично копьеносцу, Он величествен и грозен.
«Величественным и грозным копьеносцем» Санчо Панса предстает лишь воображении своего господина, что подчеркивается авторской иронией.
Противопоставление двух начал в образе Санчо приобретает особую глубину. С одной стороны, он воплощает плотские желания и земные привязанности, с другой – его приземленность неразрывно связана с духовным поиском. Мережковский показывает, что материальное начало может быть связано с идеей счастья, что создает дополнительный смысловой пласт в понимании конфликта в тексте. И поэтому Санча Панса настолько серьезен.
Философская концепция Мережковского видит в Санчо не просто слугу, а отражение той части человеческой природы, которая стремится к земным благам. Однако поэт подчеркивает, что даже эти “низшие” стремления могут быть направлены к высшему идеалу, что делает образ Санчо более сложным и противоречивым.
Символическое значение образа Санчо в стихотворении заключается в том, что он становится воплощением той части человеческой души, которая ищет счастья в простых земных радостях. При этом его вера в Дон Кихота показывает, что даже приземленный человек способен подняться до высших идеалов, что отражает одну из ключевых идей Мережковского о возможности соединения духовного и материального начал.
Таким образом, образ Санчо Пансы в интерпретации Мережковского приобретает новое звучание, становясь не просто комическим персонажем, а символом внутреннего конфликта человека между земным и духовным, между материальным и идеальным, что отражает философские искания поэта в контексте его концепции “богочеловечества”..
Авторская позиция у Мережковского заметно отличается от позиции Сервантеса. Если Сервантес смотрит на героя с иронией и сдержанной грустью, дистанцируясь от его безумия, то Мережковский полностью на стороне Дон Кихота. Он отождествляет себя с героем, делает его символом нового духовного мира. Повествование ведётся голосом пророка, а не насмешника.
Религиозно-философская основа поэмы формирует центральный конфликт — борьбу между духом и плотью, идеалом и реальностью, новой верой и старым миром. Дон Кихот переживает внутреннее раздвоение, что выражается в символах — мельницы как образ ложной реальности, шлем и копьё как символы рацарства с его верой и жертвенностью. Композиция поэмы строится кольцевым образом с элементами мистерии и духовного возрастания, а сюжет развивается не в привычном линейном времени, а в метафизическом измерении внутреннего мира героя.
Ключевые образы — Дон Кихот как пророк, Дульсинея как символ Вечной Женственности, Санчо Панса как плоть — связаны и создают глубокую символическую ткань произведения. Пространство поэмы трансформируется от внешнего странствия к внутреннему духовному поиску, а голос автора ощущается как голос пророка.
Философские мотивы поэмы — сочетание идей богочеловечества, страдания как пути к просветлению и жертвы — близки философским течениям конца XIX — начала XX века, включая учения Соловьёва и Розанова. При этом Мережковский противопоставляет свою концепцию духу нигилизма и материализма, актуальному в его время.
Реакция современников на поэму была предсказуемой – это автометафора Мережковского. Многие критики и литераторы считали религиозно-философский замысел слишком претенциозным и тяжеловесным, а образ Дон Кихота — слишком идеализированным и далёким от реального человеческого опыта. Тем не менее символисты восприняли произведение как важное и новаторское явление, видя в нём предвестие нового искусства, которое должно объединить мистику и философию. «Мережковский-поэт неотделим от Мережковского-критика и мыслителя. Его романы, драмы, стихи говорят о том же, о чем его исследования, статьи и фельетоны. «Символы» развивают мысли «Вечных Спутников», «Юлиан» и «Леонардо» воплощают в образах идеи книги о «Толстом и Достоевском», «Павел» и «Александр I и декабристы» дают предпосылки к тем выводам, которые изложены Мережковским на столбцах «Речи» и «Русского Слова». Поэзия Мережковского — не ряд разрозненных стихотворений, подсказанных случайностями жизни, каковы, напр., стихи его сверстника, настоящего, прирожденного поэта, К. Фофанова. Поэзия Мережковского не импровизация, а развитие в стихах определенных идей, и ряд сборников его стихов кажутся стройными вехами пройденного им пути» (В.Брюсов).
Поэт Александр Блок высоко оценивал стремление Мережковского к религиозному синтезу, видя в стихотворении глубокий духовный поиск и попытку возродить утраченные ценности. С другой стороны, критики, склонные к реалистическим традициям, скептически относились к мистическому тону произведения и его аллегорической насыщенности.
Таким образом, стихотворение Мережковского является сложной читательской рефлексией. Это отражает и сложность образа Дон Кихота, который у Мережковского — не просто герой старой рыцарской саги, а пророк новой эпохи, не вписывающийся в привычные рамки и вызывающий разные эмоции у читателей и критиков.
Д. С. Мережковский: «Есть идеи, образы, великие для этой эпохи, когда они родились, но мало-помалу теряющие свою жизненность, подверженные дряхлости и умиранию; они засыпаются наслоениями последующих цивилизаций и исчезают в них, как развалины древних городов в недрах земли. Есть другие образы, жизнь которых связана с жизнью всего человечества; они поднимаются и растут вместе с ним – это не мертвые развалины, а вечно живые деревья, которые растут вместе с уровнем земли. Прометей, Дон Жуан, Фауст, Гамлет – образы эти сделались частью человеческого духа, с ним они живут и умрут только с ним. Дон-Кихот принадлежит к таким спутникам человечества. Исчерпать его содержание невозможно, потому что он еще не закончен, он еще развивается вместе с нами, и уловить его нельзя, как собственную тень».
Федор Сологуб
Дон Кихот «Бессмертною любовью любит»
Бессмертною любовью любит
И не разлюбит только тот,
Кто страстью радости не губит,
Кто к звездам сердце вознесет,
Кто до могилы пламенеет, —
Здесь на земле любить умеет
Один безумец Дон-Кихот.
Он видит грубую Альдонсу,
Но что ему звериный пот,
Который к благостному солнцу
Труды земные вознесет!
Пылая пламенем безмерным,
Один он любит сердцем верным,
Безумец бедный, Дон-Кихот.
Преображает в Дульцинею
Он деву будничных работ,
И, преклоняясь перед нею,
Ей гимны сладкие поет.
Что юный жар любви мгновенной
Перед твоею неизменной
Любовью, старый Дон-Кихот!
(Ф.Сологуб)
Дон Кихот «Бессмертною любовью любит»
Бессмертною любовью любит
И не разлюбит только тот,
Кто страстью радости не губит,
Кто к звездам сердце вознесет,
Кто до могилы пламенеет, —
Здесь на земле любить умеет
Один безумец Дон-Кихот.
Он видит грубую Альдонсу,
Но что ему звериный пот,
Который к благостному солнцу
Труды земные вознесет!
Пылая пламенем безмерным,
Один он любит сердцем верным,
Безумец бедный, Дон-Кихот.
Преображает в Дульцинею
Он деву будничных работ,
И, преклоняясь перед нею,
Ей гимны сладкие поет.
Что юный жар любви мгновенной
Перед твоею неизменной
Любовью, старый Дон-Кихот!
(Ф.Сологуб)
Копье мое, копье мое, копье,
оружие, имущество мое,
могущество мое таится в нем,
я странствую по-прежнему с копьем,
как хорошо сегодня нам вдвоем.
О чем же я. Ах, эти города,
по переулкам грязная вода,
там ничего особого, о да,
немало богачей встречаю я,
но нет ни у кого из них копья!
Копье мое, копье мое, копье,
имущество, могущество мое,
мы странствуем по-прежнему вдвоем,
когда-нибудь кого-нибудь убьем,
я странствую, я странствую с копьем.
Что города с бутылками вина,
к ним близится великая война,
безликая беда ― и чья вина,
что городам так славно повезло.
Как тень людей ― неуязвимо зло!
Так что же ты теперь, мое копье,
имущество мое, дитя мое.
Неужто я гляжу в последний раз,
кончается мой маленький рассказ,
греми на голове, мой медный таз!
Отныне одному из нас конец!
Прощай, прощай, о Санчо, мой мудрец,
прощайте все, я больше не могу,
блести, мой таз, как ангельский венец,
по улице с несчастьями бегу.
И Бродский. Романс Дон Кихота
оружие, имущество мое,
могущество мое таится в нем,
я странствую по-прежнему с копьем,
как хорошо сегодня нам вдвоем.
О чем же я. Ах, эти города,
по переулкам грязная вода,
там ничего особого, о да,
немало богачей встречаю я,
но нет ни у кого из них копья!
Копье мое, копье мое, копье,
имущество, могущество мое,
мы странствуем по-прежнему вдвоем,
когда-нибудь кого-нибудь убьем,
я странствую, я странствую с копьем.
Что города с бутылками вина,
к ним близится великая война,
безликая беда ― и чья вина,
что городам так славно повезло.
Как тень людей ― неуязвимо зло!
Так что же ты теперь, мое копье,
имущество мое, дитя мое.
Неужто я гляжу в последний раз,
кончается мой маленький рассказ,
греми на голове, мой медный таз!
Отныне одному из нас конец!
Прощай, прощай, о Санчо, мой мудрец,
прощайте все, я больше не могу,
блести, мой таз, как ангельский венец,
по улице с несчастьями бегу.
И Бродский. Романс Дон Кихота
Марина Цветаева
Диалог Гамлета с совестью…
— На дне она, где ил
И водоросли… Спать в них
Ушла, — но сна и там нет!
— Но я её любил,
Как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
— Гамлет!
На дне она, где ил:
Ил!.. И последний венчик
Всплыл на приречных брёвнах…
— Но я её любил
Как сорок тысяч…
— Меньше,
Всё ж, чем один любовник.
На дне она, где ил.
— Но я её —
(недоумённо)
— любил?
Диалог Гамлета с совестью…
— На дне она, где ил
И водоросли… Спать в них
Ушла, — но сна и там нет!
— Но я её любил,
Как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
— Гамлет!
На дне она, где ил:
Ил!.. И последний венчик
Всплыл на приречных брёвнах…
— Но я её любил
Как сорок тысяч…
— Меньше,
Всё ж, чем один любовник.
На дне она, где ил.
— Но я её —
(недоумённо)
— любил?
Впечатление, производимое на читателя Пушкиным.
(Чтение Пушкиным "Годунова" в Москве, у Веневитиновых, 12 октября 1826 г., днем. В 12 час. приехал Пушкин). Какое действие произвело на всех нас это чтение - передать невозможно. Мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых все мы знали наизусть. Учителем нашим был Мерзляков. Надо припомнить и образ чтения стихов, господствовавший в то время. Это был распев, завещанный французскою декламацией. Наконец, надо себе представить самую фигуру Пушкина. Ожиданный нами величавый жрец высокого искусства - это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в черном сюртуке, в черном жилете, застегнутом наглухо, небрежно повязанном галстухе. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую ясную, обыкновенную и, между тем, - поэтическую, увлекательную речь!
Первые явления выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорьем всех ошеломила... А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков "да ниспошлет господь покой его душе, страдающей и бурной", мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчанье, то взрыв восклицаний, напр., при стихах самозванца: "Тень Грозного меня усыновила". Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. Эван, эвое, дайте чаши!.. Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему было приятно наше волнение. Он начал нам, поддавая жару, читать песни о Стеньке Разине, как он выплывал ночью на Волге на востроносой своей лодке, предисловие к "Руслану и Людмиле": "У лукоморья дуб зеленый"... Потом Пушкин начал рассказывать о плане Дмитрия Самозванца, о палаче, который шутит с чернью, стоя у плахи на Красной площади в ожидании Шуйского, о Марине Мнишек с самозванцем, сцену, которую написал он, гуляя верхом, и потом позабыл вполовину, о чем глубоко сожалел. О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь. Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать. Да едва кто и спал из нас в эту ночь. Так был потрясен весь наш организм.
М. П. ПОГОДИН. Рус. Арх., 1865, стр. 97.
Читательская рецепция имеет свойство изменяться под влиянием учебников. Конечно же, читательское сердце чувствует, что Печорин влюблен в Мери, он так на нее смотрит, так чувствует ее, так увлечен, но его отношение не меняется - он как бы не любит, и читатель, заглянув в учебник, видит, что его сердце обманывает, и вот уже твердит, что Печорин никого не любит, что он эгоист, а ведь оно было право вначале. Печорин просто мастер производить антиэффекты, мучить себя и других. А любовь-то была.