Гегелевская идея в миросозерцании Раскольникова
Идея
"Тварь дрожащая" и "право имею" - это метафоры, соответствующими гегелевским понятиям раба и господина в "Феноменологии духа"
В школьных сочинениях встречается абсолютно неверная мысль, что именно идея погубила Раскольникова. Вопрос: Почему она не погубила самого Гегеля, если она - часть его системы философии истории, а напротив, сделала великим? Судьба Раскольникова - быть в бедности, равно как и судьба его сестры Дуни. Встречаясь с антитезисами, он всегда старался противовпоставить им тезис - и теоретически- убийство как выход из антитезиса. В результате каторга как новый антитезис. Что станет тезисом?
Найдите соответствие между теорией Гегеля и размышлениями Раскольникова в "Преступлении и наказании".
"Для возникновения человеческой реальности в качестве реальности «признанной» нужно, чтобы в живых остались оба противника. Но это возможно только при том условии, что в борьбе они поведут себя по-разному. В самой борьбе и посредством борьбы /dans et par/, посредством нередуцируемых, то бишь «невыводимых» и непредсказуемых, актов свободы они учреждают свое неравенство. Один из них, вовсе не будучи к тому каким-либо образом «предрасположенным», испугается другого, уступит ему, откажется от риска пожертвовать жизнью ради удовлетворения своего желания быть «признанным». И ему придется забыть об этом своем желании и удовлетворить желание другого: ему придется «признать» его, а самому остаться «непризнанным». Так вот, такое «признание» означает признание другого своим Господином, а также признание и объявление себя Рабом Господина.
Иначе говоря, человек никогда не появляется на свет просто человеком. Он всегда — неминуемо и по сути — либо Господин, либо Раб. Если человеческая реальность образуется только как реальность общественная, то сообщество будет человеческим обществом, во всяком случае в своих истоках, только при том условии, что в нем будут Господа и Рабы, существования «самостоятельные» и «зависимые». Вот почему говорить о происхождении самосознания — значит обязательно вести речь о «самостоятельности и несамостоятельности Самосознания, о Господстве и Рабстве».
Если человеческое бытие учреждается не иначе как в борьбе и посредством борьбы, которая приводит к установлению отношений Господина и Раба, то его дальнейшие становление и раскрытие также обусловлены этим фундаментальным общественным отношением. И если человек есть не что иное, как собственное становление, если его человеческое бытие в пространстве есть его бытие во времени или в качестве времени, если раскрываемая человеческая реальность есть не что иное, как всеобщая история, то история эта может быть только историей взаимоотношений Господства и Рабства: историческая «диалектика» — это «диалектика» Господина и
Раба. Но если противоположность «тезиса» и «антитезиса» имеет какой-то смысл только в рамках примиряющего «синтеза», если у истории в точном смысле слова обязательно должен быть конец, если становящийся человек в конце концов должен стать состоявшимся человеком, если Желание должно привести к удовлетворению, если человеческая наука должна обрести достоинство окончательной и всеобщей истины, то взаимоотношения Господина и Раба должны окончиться их «диалектическим снятием»...
Стало быть, человеку Борьбы незачем убивать своего противника. Он должен его «диалектически» снять. Это значит, что он должен сохранить ему жизнь и сознание, отобрав у него только самостоятельность. Он должен снять его только в той мере, в какой он ему противостоит и действует против него. Иными словами, он должен его поработить.
Не только сам Господин считает себя Господином. Раб тоже считает его таковым. Стало быть, Господин признан, и признан в своем человеческом достоинстве. Однако признание это — одностороннее, потому что Господин со своей стороны не признает за Рабом человеческого достоинства. Таким образом, его признает тот, кого сам он не признает. И в этом его беда и трагедия. Господин боролся и рисковал жизнью ради признания, но оно потеряло всякий смысл. Какой толк в признании со стороны того, кто не признан достойным судить о достоинстве. Следовательно, положение Господина — жизненный тупик".
(А.Кожев. Введение в чтение Гегеля)
Иначе говоря, человек никогда не появляется на свет просто человеком. Он всегда — неминуемо и по сути — либо Господин, либо Раб. Если человеческая реальность образуется только как реальность общественная, то сообщество будет человеческим обществом, во всяком случае в своих истоках, только при том условии, что в нем будут Господа и Рабы, существования «самостоятельные» и «зависимые». Вот почему говорить о происхождении самосознания — значит обязательно вести речь о «самостоятельности и несамостоятельности Самосознания, о Господстве и Рабстве».
Если человеческое бытие учреждается не иначе как в борьбе и посредством борьбы, которая приводит к установлению отношений Господина и Раба, то его дальнейшие становление и раскрытие также обусловлены этим фундаментальным общественным отношением. И если человек есть не что иное, как собственное становление, если его человеческое бытие в пространстве есть его бытие во времени или в качестве времени, если раскрываемая человеческая реальность есть не что иное, как всеобщая история, то история эта может быть только историей взаимоотношений Господства и Рабства: историческая «диалектика» — это «диалектика» Господина и
Раба. Но если противоположность «тезиса» и «антитезиса» имеет какой-то смысл только в рамках примиряющего «синтеза», если у истории в точном смысле слова обязательно должен быть конец, если становящийся человек в конце концов должен стать состоявшимся человеком, если Желание должно привести к удовлетворению, если человеческая наука должна обрести достоинство окончательной и всеобщей истины, то взаимоотношения Господина и Раба должны окончиться их «диалектическим снятием»...
Стало быть, человеку Борьбы незачем убивать своего противника. Он должен его «диалектически» снять. Это значит, что он должен сохранить ему жизнь и сознание, отобрав у него только самостоятельность. Он должен снять его только в той мере, в какой он ему противостоит и действует против него. Иными словами, он должен его поработить.
Не только сам Господин считает себя Господином. Раб тоже считает его таковым. Стало быть, Господин признан, и признан в своем человеческом достоинстве. Однако признание это — одностороннее, потому что Господин со своей стороны не признает за Рабом человеческого достоинства. Таким образом, его признает тот, кого сам он не признает. И в этом его беда и трагедия. Господин боролся и рисковал жизнью ради признания, но оно потеряло всякий смысл. Какой толк в признании со стороны того, кто не признан достойным судить о достоинстве. Следовательно, положение Господина — жизненный тупик".
(А.Кожев. Введение в чтение Гегеля)
Мы видели лишь то, чем является рабство по отношению к господству. Но оно есть самосознание, а поэтому нам нужно рассмотреть теперь, чтб есть оно в себе самом и для себя самого. На первых порах для рабства господин есть сущность; следовательно, самостоятельное для себя сущее сознание есть для него истина [или раскрытая реальность], которая, однако, для него еще не существует в нем. [Раб подчиняется Господину. Он, стало быть, уважает, признает ценность и действительность «самостоятельности», человеческой свободы. Правда, он видит, что у него ее нет. Он видит, что она — всегда у Другого. Ив этом его преимущество. Господин был неспособен признать признающего его Другого и зашел в тупик. Напротив, Раб с самого начала вынужден признавать Другого (Господина). Следовательно, достаточно ему навязать себя Господину, заставить его признать себя — и меж людьми установится обоюдное признание, которое только и может полностью и окончательно сделать человека человеком и принести ему удовлетворение. (Кожев. Введение в чтение Гегеля)
Раскольников пишет статью, в которой описывает положение обычных "тварей дрожащих" и необыкновенных людей в мире. Порфирий Петрович — первый персонаж, раскрывающий эту теорию в романе, хотя и снисходительно, заявляя, что «простые люди должны жить в подчинении, не имеют права преступать закон, потому что, видите ли, они обыкновенны. Но экстраординарные люди имеют право совершать любое преступление и любым образом нарушать закон только потому, что они экстраординарны». Порфирий Петрович тотчас же доводит теорию до абсурда, передергивая, меняя права на обязанности, исключительное на всеобщее, на что Раскольников резонно отвечает, что «необыкновенные люди не всегда обязаны совершать нарушения нравов». Раскольников утверждает, что необыкновенный человек имеет право совершать определенные преступления, исходя из «своей совести», при осуществлении своей идеи всеобщего преуспеяния. Он продолжает эту мысль, заявляя: «Ньютон имел бы право, действительно был бы обяза … уничтожить дюжину или сотню человек ради того, чтобы сделать свои открытия известными всему человечеству». Он продолжает это рассуждение в манере, подобной Гегелю, комментируя, что Ньютон не имел права убивать людей, когда бы и если бы он этого ни захотел, или регулярно воровать; только ради исполнения своего Духовного предназначения, являясь двигателем истории, Ньютон имел право. Раскольников отмечает, что неординарные люди могут справедливо совершать некоторые преступные действия, потому что так было всегда, и потому что решать, что было правильно, что нет, может лишь история. А она всегда права. Он начинает с комментария, что все мировые лидеры являются преступниками, потому что они заменяют старые, иногда священные законы своими новыми, а в некоторых случаях даже проливают кровь. Раскольников утверждает, что такие Герои, как Наполеон, «по самой своей природе должны быть преступниками... иначе им трудно выбраться из общей колеи; и оставаться в общей колее – это то, чему они не могут подчиняться... и, по моему мнению, им действительно не следует подчиняться этому». Параллельно Раскольников приводит аргументы в пользу позиции индивидов, которые выходят за рамки обычных моральных действий, основанных на более высоком качестве их действий, к которым Гегель обратился в «Философии истории».
Верно и обратное: реальность зла делает самые нелепые теории верными. Об этом говорит Фазиль Искандер в своем эссе "Совесть": "Ничего так не тоскует по теории, как зло. Дай человеку систему взглядов - и он убьет свою мать. На это обратил внимание еще Достоевский. И дал достаточно исчерпывающий ответ. почему так: зло незаметно меняет одно слово другим, подменяет смыслы, как шулер карты: когда Порфирий Петрович излагал Раскольникову его теорию, напечатанную в статье два месяца тому назад, то поменял в своей вольной интерпретации "имют право" на "должны" по поводу послушания и весь смысл поменялся - они сразу превращаются из цели в средство - и сразу вся теория идет против Канта и его категорического императива. Фигура умолчания - затянувшееся детство, детское отчаяние, импульстивное желание покуражиться, и уже потом - сон об оазисе, что снился герою. Сделать счастливым человечество, а не себя - Наполеоном. Но разве можно со следователем - о мечтах? Раскольников - протестантов- гегелев - нечто маргинальное, каковой никогда бы не смогла стать "Феноменология духа" в Германии, но стала таковой в России. Предмет желания "твари дрожащей" - достоинство твари "право имеющей". Ее самосознание самодовольства и счастья беззаботного нерабского бытия. Мы видим теорию Гегеля из гегельянских кружков достоевской России - он всю ее отдал Раскольникову, пометив говорящую фамилию топором, к которому призывали иные гегельянцы. Порфирий Петрович переводит автометафоры Раскольникова в метаморфозы: "Тварь дрожащая" становится Наполеоном в результате преступления, дозволенного теорией. Некое историософское допущение становится общечеловеческим законом морали.
Ворая часть рассуждения Порфирию Петровичу как бы и вовсе непонятна: он слушает ее из уст Раскольникова, подстроившегося под его интонацию, тут непроизвольно, потому как и сама вторая часть иронична - обычные люди - "твари дрожащие" - рабы - начинают душить гения и имеют тоже на это право. Но получается, должны. Раз уж играем в зеркало, то "должны", в этом их природа: рядиться под исключительных и убивать по-настоящему исключительных. Ответ на вопрос. За преступление через норму наказание в виде смерти. Зло подделывается под теорию, но и теория не уступает, проделывая то же самое, она приводит к абсурду поддельщика.
Непойманный убийца как правило совершает новые убийства не из патологической склонности к убийствам, но для того, чтобы освободиться от тяготящего его чувства чудовищной исключительности самого первого убийства - Мефистофель зовет сердце человека к новым девочкам Новые преступления против чести и достоинства выстраиваются в новую систему взглядов, в теорию самооправдания. Таков двойник Раскольникова Свидригайлов. Только во сне его мы понимаем, что под его страстью к девочкам - черт, а не реальность, русский мистицизм Что он избрал и его, как своего очередного Фауста, как живую душу в противовес мертвым и растлевает ее. А идеи уже тащатся следом, как прикрытие и самооправдание. А где-то там на небе бог, что призовет именно их, кого Мефисто больше всего желал заполучить. Зачем герои Достоевского на себя наговаривают невозможное? Великолепный Ставрогин винит себя в развращении юной и ее смерти - обратим внимание, не автор винит, а он сам себя - "У Тихона". Несчастный Тихон, он не понимает, что имеет дело с хитрейшим, коварнейшим самооговором, тем хитрее и коварнее, чем реалистичнее. Тихон с присущим ему мистицизмом - в побочном экстазе антирелигии именем бога комментирует и говорит о страданиях. Ставрогину того и нужно, ему приятно, когда его видят страдающим.
Ворая часть рассуждения Порфирию Петровичу как бы и вовсе непонятна: он слушает ее из уст Раскольникова, подстроившегося под его интонацию, тут непроизвольно, потому как и сама вторая часть иронична - обычные люди - "твари дрожащие" - рабы - начинают душить гения и имеют тоже на это право. Но получается, должны. Раз уж играем в зеркало, то "должны", в этом их природа: рядиться под исключительных и убивать по-настоящему исключительных. Ответ на вопрос. За преступление через норму наказание в виде смерти. Зло подделывается под теорию, но и теория не уступает, проделывая то же самое, она приводит к абсурду поддельщика.
Непойманный убийца как правило совершает новые убийства не из патологической склонности к убийствам, но для того, чтобы освободиться от тяготящего его чувства чудовищной исключительности самого первого убийства - Мефистофель зовет сердце человека к новым девочкам Новые преступления против чести и достоинства выстраиваются в новую систему взглядов, в теорию самооправдания. Таков двойник Раскольникова Свидригайлов. Только во сне его мы понимаем, что под его страстью к девочкам - черт, а не реальность, русский мистицизм Что он избрал и его, как своего очередного Фауста, как живую душу в противовес мертвым и растлевает ее. А идеи уже тащатся следом, как прикрытие и самооправдание. А где-то там на небе бог, что призовет именно их, кого Мефисто больше всего желал заполучить. Зачем герои Достоевского на себя наговаривают невозможное? Великолепный Ставрогин винит себя в развращении юной и ее смерти - обратим внимание, не автор винит, а он сам себя - "У Тихона". Несчастный Тихон, он не понимает, что имеет дело с хитрейшим, коварнейшим самооговором, тем хитрее и коварнее, чем реалистичнее. Тихон с присущим ему мистицизмом - в побочном экстазе антирелигии именем бога комментирует и говорит о страданиях. Ставрогину того и нужно, ему приятно, когда его видят страдающим.
